Когда я выхожу из дома, Ашот копается в гараже — у него там автомастерская. Одноэтажные каменные дома поделены на две части, во второй части нашего дома много десятилетий живёт семья Ашота. «Как всё, нормально?» — кричит из гаража Ашот. Я говорю, что да, а у вас? И у нас нормально, — отвечает Ашот. Если поломанных машин мало, он выходит на улицу и рассказывает, как когда-то жил в Татарстане, или что-нибудь про детей, или про дом, который строит на соседней улице, или как испортил лёгкие на производстве, а врачи здесь дорогие, поэтому не болей. Мы дружим с Ашотом, его женой, его мамой, его детьми и его 93-летней бабушкой — мы же соседи.

В доме напротив живёт пожилая женщина с рыжими волосами и серыми, как будто прозрачными, глазами. Я машу ей и спрашиваю, как дела. Она говорит, что сегодня болят ноги, наверное, на погоду. «Очень сыро», — соглашаюсь я. «Зато яблони зацвели», — говорит. «И орех,— говорю. — До этого никогда не видела, как цветёт орех». Она смотрит на меня странно и зовёт к себе. Я переступаю через низкий декоративный заборчик вокруг её очень старого дома и подхожу к табуретке, на которой она сидит. «Так лучше видно, — говорит она. — Вон там за домом у меня орех. Красиво?» Она всегда спрашивает, как собаки. И поздравляет со всеми праздниками. И пытается забрать у меня мешок с пластиком или мусором («Чего тебе так далеко ходить») На обратном пути я махну ей, не снимая наушников, а она пошлёт мне воздушный поцелуй. Я всё ещё не знаю её имени. Мы дружим с ней, её псом и её орехом, который уже отцвёл — мы же соседи.

Дальше будет магазин «Вишенки». Вывеска выглядит как тусклый квадратик азбуки на букву В: «🍒» Нужно кивнуть продавщице, потом поздороваться с дяденьками, которые играют в нарды, и улыбнуться женщинам с колясками. Однажды Ваган — он всё ещё время от времени ремонтирует что-то у нас в саду — сказал, что ему не хватило цемента, он одолжил у кого-то тут денег и купил в «Вишенках» ещё мешок. «Отдадите потом — вы же соседи»

После «Вишенок» будут дети на великах, собаки, стена с Шарлем Азнавуром и парень лет пятнадцати, который с отсутствующим видом поливает пенёк из большой зелёной лейки. Может, выращивает мох или вешенки, или пытается возродить дерево. Он кивнёт, я кивну, вода в лейке закончится, он пойдёт за новой.

В будни я почти не выхожу из дома и из пустой комнаты в серых обоях, которую называю своим кабинетом. Но когда выхожу — поздно вечером и в субботу — вся эта жизнь опускается на меня и заполняет всё вокруг. Соседи на своих местах, Шарль Азнавур смотрит со стены, пенёк прорастает.

Я вижу часовщиков и портных (часы с кукушкой, машинка зингер — всё как полагается) и в их мастерские всегда очередь. Вижу, как почтовые тётушки едят мороженое, вчетвером сидя на скамейке под яблоней. Вижу, как уставший сутулый Человек-Паук с шариками в руке идёт из пустого парка аттракционов. И чувствую себя одинокой и счастливой одновременно. Как в первый день летних каникул, как в Петербурге в 19 (когда впервые полетела на самолёте и одна), как в кино Киры Муратовой. Солнце садится, небо становится розовым и слоистым. Человек-Паук переходит дорогу, останавливается у минимаркета и считает мелочь

В саду созрела черешня. Вороны прилетают её клевать, собаки бегут орать на ворон. Вороны отвечают. Перезревшая поклёванная черешня летит с дерева. Вороны тоже летят, показывают факи. Собаки подвывают, пытаются взлететь. Я прошу подождать минуту, пожалуйста, связь плохая. Выхожу на крыльцо и прошу всех заткнуться, пожалуйста, у меня созвон. Собаки машут хвостами и уходят копать яму, вороны делают вид, что улетели и садятся ждать на крышу дома напротив. Когда я возвращаюсь в комнату, всё повторяется.

*
Начинающие грецкие орехи пахнут зелёным лимоном и ёлкой. Новорождённый виноград выглядит достаточно трипофобно. Вишни, как и черешни, существует сорок видов. Недавно Н. сказал: «Что-то мы живём, как будто ничего этого у нас нет». Мы приволокли из сарая столик с коваными ножками и теперь пьём чай под деревьями.

*
«Жизнь такая, что самое время обсудить природу, — говорит К. — К тому же, природа постоянно даёт повод себя обсудить».

Вот, к примеру, на днях меня принесло домой ветром за секунду до того, как с неба посыпались льдины размером с мячик для пинг-понга. Град здесь бывает так часто, что я уже устала рассказывать, как мы в детстве ездили в тайгу за брусникой. Тогда тоже был град, а когда кончился, мы с дедушкой ходили по лесу, собирали и ели льдинки, потому что по дедушкиным расчётам каждая съеденная градина прибавляет десять лет жизни. В этот раз град был крупный и долгий. Мы боялись за крышу, потом боялись за окна. Потом вспомнили, что дом построили в 1930-х, а значит, он всякое пережил, и пошли спать.

*
Пару недель назад везде зацвели розы и цветут до сих пор. Везде, то есть везде: розы во дворах, розы на крышах, розы на спинах лебедей из покрышек, розы вокруг деревянных человечков (их зовут Гюмрики и они тоже везде). Распустились все соседские заборы и крыльцо ближайшего супермаркета. Шарль Азнавур на стене соседнего дома теперь глядит сквозь розы.

Однажды мне рассказали, что у моей прабабушки был розарий. Она жила в Бухаре и выращивала розы, выписывала журналы про розы, собирала коллекцию почтовых открыток с розами, вела картотеку сортов роз, в которой было больше тысячи наименований. Не то чтобы меня это тогда впечатлило, ну розы и розы.

Вечерами я делаю большой крюк через центр города и на одной из улиц с одноэтажными, как наш, домами, вижу пожилую женщину, которая делает что-то в саду, а вокруг неё — только розы. Розовые розы, красные розы, жёлтые розы. Круглые розы, продолговатые розы. Розы, которые растут по одной, розы, которые куст. Я ей киваю, она мне кивает — здесь так принято. Однажды я ей сказала, что никогда не видела столько цветов одновременно, и чтобы они были живые, а не в магазине. Она ответила, что это ещё не всё — с той стороны дома тоже есть, и стала рассказывать про ближайшие розы. И я подумала, что моя прабабушка, наверное, так и жила.

Дружеский пост про настольную игру

Три года назад я писала и редактировала на работе по 10-100 текстов в неделю про зверей из приютов, а моя сестра воспитывала ежа Фердинанда, его сына Сократа, спасённую откуда-то Панду (так зовут ежиню) и других. С тех пор у меня лежит гора историй про собак, кошек и ежей. Спасибо им — и историям, и зверям — за мою более-менее сохранённую тогда кукуху.

Несколько историй я отправила на опен-колл сверхкоротких текстов. Так сверхкороткий Фердинанд и кто-то ещё попали в настолку про импровизацию, слова и метафоры. Прошло три года. Вчера создательницы проекта написали, что игра готова, идёт краудфандинг на печать тиража.

Почему-то никогда не играла в настолки в больших красивых коробках. Не поиграю и в эту, потому что большие красивые коробки плохо влезают в чемодан.

Но если вы вдруг любите и коллекционируете, то проект — тут

Недавно попалась на глаза усталому уличному псу. Пёс лежал в углу стадиона, махал хвостом, проводил меня взглядом и отвернулся. Потом его планы относительно меня резко изменились. Он пересёк стадион, догнал меня на перекрёстке и цапнул за задницу.

— Это ваш знакомый? — спрашивал следующим утром хирург в Клинике имени Красного Креста, киношный старик с широкими плечами и белыми волосами. — А как он выглядел? А он не умер? Вы должны наблюдать 10 дней, чтобы он не умер.

— А почему он вас укусил? — спрашивала помощница хирурга.
— Может, плохой день, — говорила я. — Может, ему не понравилась моя юбка, рюкзак или наушники.
— Вы ещё и в наушниках были! Испугались, наверное?
— Нет, но моя внутренняя Белоснежка пострадала. Меня никто никогда не кусает. У меня со зверями взаимопонимание. Получше, чем с людьми, знаете.
— Вот и у него тоже! — заржал хирург, вырвал из тетради в линейку двойной листочек и написал на нём направление на первый укол от бешенства.

*
Л. принимала участие в чём-то театральном и теперь описывала то ли эскиз спектакля, то ли репетицию. В ответ я рассказывала про местный драмтеатр, а дальше, без всякого логического перехода, как ездила на второй укол от бешенства.
— А потом, — говорю. — Он осмотрел синяк, попросил о чем-то помощницу, она сходила за пузырьком, и они залили мне зелёнкой полноги. Так сильно, что я до сих пор оставляю везде зелёные отпечатки.
— Как интересно! — ответила Л. — Это в рамках какого-то перформанса?

*
В день третьего укола в клинику привезли вакцины от столбняка, и тётушка в процедурном кабинете порадовалась, что сейчас поставит мне сразу всё: в правое плечо — бешенство, в левое — столбняк. Потом я вышла на крыльцо и долго ждала такси, долго слушала водителя, почему номера на его машине не совпадают с теми, что были указаны, и машина тоже не совпадает. Он сличал себя с аватаркой в приложении и просил не ставить ему мало звёзд. И мы поехали мимо вчерашних букетов — по утрам цветочные лавочники выставляют подвядшие цветы в специальные вазы вдоль улиц, наверно, для красоты. Мимо балконов со всеми этими пододеяльникам-парусами, мимо гостиницы «Арлекино» на Площади Азнавура и мимо тётушек в больших панамах. Свет был такой прозрачный, ещё не жарко. И всё это и правда было похоже на перформанс, репетицию или эскиз чего-то хорошего

Видела девочку лет восьми в шлёпках с бирюзовыми помпонами и в боа из розовых перьев. Видела мальчика с большим коричневым грузовиком на верёвочке. Видела, как дети играют в съедобное-несъедобное и в ту игру, где надо искать на себе одежду определённого цвета.

Когда к нам ещё приезжал Ваган, чтобы собрать забор, покрасить бок дома или устроить во дворе спонтанный шашлык, он часто сидел в жёлтом кресле и разговаривал с кем-то по телефону. «Сегодня не могу, — говорил он. — Я в деревне».

Смешно: от нашего дома до городских площадей — Независимости, Вардананц, Азнавура — от 10 до 30 минут быстрым шагом. Технически «город» начинается на соседней улице, но те четыре минуты, что ты туда идёшь — ты в деревне.

Вот и все окрестные дети, которых не было ни в марте, ни в апреле, приехали к нам на лето с соседних улиц и живут тут деревенские каникулы образца 1998 года.

*
Нашла в саду сливу со сливами, а в доме очередной ключик. Подобрала к нему запертый шкаф. В шкафу нашла ещё немного старой библиотеки, в книгах — листья, цветы и чьи-то детские фотографии. Также нашла голову барана, сделанную из фарфора, и радужный пипидастр. Спасибо Л. за это великолепное слово.

*
Мальчик с грузовиком на верёвочке, увидев меня вчера, докатил его до наших ворот, постоял немного и говорит: «А можно дружить с вашими собаками?» Точнее сначала он спросил: «А ваши собаки кусаются?» Ответ «нет», как и ответ «да», был бы неправдой. «Ну, — говорю. — Если без приглашения к ним домой прийти и они разволнуются, могут и укусить».
«А сейчас они волнуются?» — спросил мальчик. Собаки в это время как обычно орали на ворону. «Сейчас они на птицу кричат», — говорю. «На эту?» — мальчик запрокинул голову и ткнул пальцем в ворону, которая обычно троллит Дружка, сидя на проводах. «Угу», — ответила я. Мальчик просиял почему-то и говорит: «А можно дружить с вашими собаками?» Договорились, что начнёт дружбу, когда мы все вместе выйдем погулять. Что, конечно, совсем не та дружба, ведь вороны там не будет.

*
Кстати о кусачих собаках: недавно видели того пса, что укусил меня месяц назад и пропал. За пару недель до этого он уже целился в Дружка и Н., но тогда у пса не сложилось. А мне пришлось делать три укола от бешенства. И потом ещё три — если бы с псом мы больше не встретились. И вот на днях он появился на том же месте, с теми же двумя пожилыми женщинами.

— Смотри, он не умер! — видимо, слишком громко сказала я. — Как хорошо, что он жив!
Женщины прекратили разговор и осмотрелись. Пёс в это время облаивал яблоню.
— Значит, он не точит зуб на нашу семью, — почему-то ответил Н.

Киношный хирург из Клиники имени Красного Креста, мне кажется, оценил бы уровень драматургии этого диалога, если бы мне полагались ещё уколы. Хорошо, что нам больше не надо встречаться

странная история про открытки

В понедельник решила сходить на Главпочтамт. В чате писали, там никогда нет очередей, так что всё получится быстро. Быстро — это самое важное, потому что понедельник — тяжёлый день, вторник — тяжёлый день, среды лучше бы вообще не было, четверг, пятница понятно, а по выходным почта не работает.

Прихожу, сотрудница почты говорит: «Это же у вас письма». Я говорю: «Это открытки в конвертах». «Открытки в конвертах, — говорит. — Это письма». «Ну ладно, — говорю. — Давайте отправлю письма». «А вы уверены, — вдруг спрашивает сотрудница почты, — что вам это надо?»

И я понимаю, что это опять происходит. Давно надо привыкнуть к этим трещинам в реальности, в которых невозможно сделать что-то быстро, сразу и автоматически, не погружаясь, так сказать, во всю странноту мира. Не снимать наушники, ни с кем не разговаривать, никуда не заходить, ничего не трогать — исключено. Вышла из дома — всё, живи теперь.

Соседка сразу скажет: «Пойдём, я тебе вишню покажу». Кассирша в супермаркете скажет: «Я на одну девушку в инсте подписана, всё время кажется, что это вы, показать?» Идёшь в музей — попадаешь на банкет. Заходишь в какую-нибудь особенно красивую парадную в центре (часто так делаю), слышишь: «Хотите чаю?»

— Вы уверены, что вам это надо? — спрашивает сотрудница почты.
— В каком смысле? — говорю.
— Давайте их вытащим, — она начинает вскрывать конверты канцелярским ножом.
— Не надо, — говорю. — Там уже негде писать адрес, некуда клеить марки, да и на некоторых открытках написано «отправлять только в конверте».
— Это на каких?
— На старых.
— Старых?
— Ну как из наборов, знаете.
— Такие ещё бывают?
— Я в музее купила.
— В каком?
— Галерее сестёр Асламазян.
— Хороший музей.
— Угу.
— Там их фотография?
— Картина Ерануи Асламазян «Три возраста».
— Автопортрет.
— Угу. Мне всё время кажется, что там один возраст, только причёска и взгляд разные.
— Понятно.

Сотрудница почты начинает взвешивать конверты. Потом я дописываю что-то, оказывается, что не на том языке. Она заклеивает, я пишу поверх, пытаюсь вспомнить свой номер телефона, диктую, ищу кошелёк.

И она такая: «225 тысяч драм, — делает драматическую паузу. — За одну» . «В каком смысле?» — снова говорю я. (225 000 драм — это примерно 600 долларов)
— Вот я и удивилась,— отвечает сотрудница почты. — Дались тебе эти письма.
— Подождите, — говорю, — может, 20 тысяч, или скорее две тысячи.
— Двести.
— Так не бывает.
— Всё бывает.

Сотрудница почты зовёт коллег, они начинают искать варианты: бандероль, простое письмо, самое простое письмо, письмо без гарантии доставки.

«У неё там картина из музея», — говорит сотрудница почты таким тоном, будто речь о подлиннике. Потом они ведут меня к стеллажу с обычными почтовыми открытками и говорят: «Если хочешь, как в музее, то есть винтажные», — и показывают чёрно-белые с видами старого Гюмри. И говорят, что доставка всего 400 драм, а картину из музея потом сама в Берлин отвезёшь. А я думаю, что так и в Берлин можно случайно попасть, и говорю, что мне надо подумать и надо бежать. Потому что сегодня понедельник, и прошло уже три дня, по-моему, но я обязательно вернусь, спасибо. А очередей на Главпочтамте и правда нет, то есть там вообще никого не было, кроме меня и этих женщин, так что я всё еще не уверена, что эта почта существует на самом деле

Периодически обмениваемся случайными историями из детства. Истории Н. всегда начинаются так: «Когда я в 6 лет собрал свой первый мотоцикл…», «когда я в 7 сшил бабушке фартук...», «когда я сажал подсолнухи...», «однажды я жарил пирожки и...»

Меня немного беспокоило, что ответить мне нечем. Фартук на трудах за меня шила мама, рисовать, хорошо готовить, быстро бегать, плавать, строить и ремонтировать я не умею. Единственная история о рукоделии с моим участием это «однажды я сломала зуб вязальной спицей» (кусочка переднего зуба нет до сих пор).

В целом создавалось впечатление, что в те моменты детства, когда я выходила из юношеской библиотеки имени Уткина, в моей жизни случались только потери (портфеля или себя в городе, например), разрушения, сотрясения мозга и порча имущества. Но недавно я вдруг вспомнила одну из тех историй, которые непонятно, как можно забыть, ведь вот они лица, имена, школьные коридоры.

Было за полночь. Собаки уже улеглись у нас в ногах, свет выключен, Н. торчал в телефоне, а я сказала, что надо бы выспаться и пыталась уснуть усилием воли. Повернулась и говорю: «Я в детстве играла в слова с гардеробщицей в нашей школе». «Ммм», — ответил Н. «Знаешь, говорю, игру, где надо из длинного слова составить много коротких? Вот со старушкой, которая в раздевалке у младших работала, мы играли». «Ага», — ответил Н.

«Ты не понимаешь, — говорю. — Это же так странно, так удивительно. Классе во втором-третьем беру две ручки, два листочка, спускаюсь вниз и мы играем с ней в слова: "ар-акр-рок-кора". А однажды, говорю, мы поспорили из-за слова "корабль". Она говорила, что в нём есть буква Е, что её там слышно. А я доказывала, что нет. Сбегала в класс за учебником, вернулась. И такая: «СЛОВАРНОЕ СЛОВО! СЛОВАРНОЕ СЛОВО!» и учебником размахиваю.

— Ну с тех пор, — говорит Н. — ничего не изменилось.


*
В надежде пробудить в себе тягу к садоводству — пока столько прекрасного рядом — начала читать книжку Оливии Лэнг «Сад против времени». Поняла, что не знакома с цветами вообще: не помню, как выглядят, не знаю названий. Что героиня делает с растениями и какие садовые инструменты использует, понимаю очень приблизительно. Решила, что буду представлять все эти гортензии и клематисы, лилейники и петунии как Тома Сойера или там Родиона Раскольникова. То есть как персонажей-людей, которые у каждого свои. Гуглить не буду, меня устраивают воображаемые цветы.

*
Что касается настоящего сада, его весь засыпало яблоками и мелкими жёлтыми грушами. Виноград тянется вдоль старого заброшенного бассейна с отбитыми краями, заползает на яблони, лежит на крыше сарая. А грушевые деревья уходят куда-то высоко в небо, верхушек не видно. Не знаю, как здесь собирали груши раньше, но теперь они падают с высоты и разбиваются, Дружок принимает в них ванны, ходит липкий и пахнет карамелькой дюшес.

Никакой тяги к садоводству у меня, конечно, не появилось, но появилось неясное чувство, когда тебя постоянно забрасывает в параллельные миры, в чьи-то чужие жизни, в прошлое и будущее одновременно: звук соседской электропилы, запах печёной картошки, старые книги, настоящие яблони, виноград и орехи, кусочек неба из кухонного окна, бабушкина дача. По-настоящему там росли только сосны и муравейники, но воздух был как здесь. В перегруженные рабочие дни я обычно об этом не помню и вообще ничего не помню. Но когда вечером выхожу в сад, всегда думаю: «Ого, я взрослая и я так живу»

На днях сижу после работы, дослушиваю книжку про сад. Скамейка стоит в самом углу и в конце улицы — не сразу заметишь. Мимо ходят дети с сахарной ватой и собаки-грустные валенки. В центре города они особенно большие и пушистые. Неудобно быть большим и пушистым, если живёшь на улице — быстро превращаешься в валенок. Через дорогу человек в костюме клоуна продаёт криповых кукол и воздушные шарики. Уже темно, но ещё не холодно. Подходит парень в футболке с большим словом HUGO на груди и начинает со мной разговаривать.

Уровень усталости легко вычисляется в такие моменты.
Я чувствую, как зубы ноют от раздражения.
Я думаю: «Что-то предложить продать рассказать познакомиться. Сколько можно почему нельзя выбрать кого-то другого почему нельзя было никуда не ходить просто лечь спать. Все слишком громкие тихие быстрые медленные гостеприимные милые слишком жуют яблоко слишком нелогично двигаются близко стоят в очереди пишут в рабочие чаты по субботам звонят без предупреждения подходят когда вздумается книжку придётся на паузу ставить кнопка не сработает пятнадцать минут искать где остановилась просто уйди».

Я снимаю наушники. «Здравствуйте», — говорит парень. «Здравствуйте», — говорю я и готовлю свою обычную фразу: «Спасибо вам большое, мне ничего не нужно и я ничего не хочу».

«Вы знаете, — говорит парень. — Эта скамейка покрашена, там лак коричневый, прилипнете». Я с хрустом вскакиваю со скамейки и говорю «блин» (на самом деле этот вопль слышала вся улица Абовяна). «Уже прилипли», — говорит парень и улыбается так, будто ему тоже обидно за мои штаны за сто рублей из казанского секонда на Колхозном рынке, и ему очень жаль, что не подошёл раньше.

«Растворителем можно, — говорит парень. — Мы тут тоже уже посидели». Он начинает медленно идти и крутиться как на подиуме, чтобы продемонстрировать мне все коричневые полосы и прилипшие деревяшки на синих джинсах сзади. Говорит «до свидания» и возвращается к своей компании. Я отвечаю: «Спасибо вам большое», — и иду домой.

До отпуска три дня. Планирую спать, сидеть на всех скамейках и поискать растворитель.

Зашла в пустую инклюзивную кофейню в тот момент, когда её сотрудники почему-то решили хором спеть: «Долетай до седьмого неба я ждала бы вечно бесконечно». Пели очень хорошо, на четыре голоса, явно не первый раз. Начинал женский голос из кухни, парень за стойкой подхватывал, официантка продолжала. Официант эффектно вставлял в две фразы на русском армянские слова.

— Забыла, кто это поёт, — говорю.
— Катя Лель!
— Попробуй муа-муа?
— Попробуй джага-джага!
— Точно. Мне капучино, пожалуйста, и вон ту штуку с орехами.

Если смолтоки, то только такие.

*
Нашла киношную парикмахерскую: вход через магазин сувениров, вглубь парадной на второй этаж, трёхметровые потолки и вид с кованого балкончика на пешеходную улицу. Кристина из Москвы и объявления в местном чате оказалась Кристиной из Гюмри, которая вернулась домой в 2022 и теперь рассказывает мне одновременно про кудрявый метод, в каком ряду «на Победе» искать шпинат, и как учила в школе французский по программе имени Шарля Азнавура. Поочерёдно предлагает покрасить в радугу, сделать асимметрию и стричь как можно короче, кудрявым идут короткие стрижки.

— Как хорошо, говорю, что я вас нашла. Так надоело искать всех в каждом новом месте, решила, если не найду сразу, просто побрею голову.
— Очень хорошо! — соглашается Кристина. — Если что, у меня как раз новая машинка для стрижки.

*
Планы на отпуск включали в себя посещение библиотеки, галереи и церкви. Коротко пересказываю Н. две истории, которые связывали меня до этого с Армянской апостольской церковью.

Первая: как в 19 лет нелегально неделю жила в Петербурге в общежитии аспирантов медуниверситета. Нам нужно было исчезать до обхода комнат. В 6:45 чуть ли не через окно мы уходили с одной из десяти соседок Дилярой и шатались по городу до полуночи. Диляра научила меня тогда спать в Армянской церкви на Невском.

Вторая: как два года назад в Батуми мы с Аней зашли в Армянскую церковь, посмотреть витражи и как всё устроено. Бродили одни по залу — тишина и никого. А когда повернули к выходу строгий женский голос сказал откуда-то сверху: «Дверь, пожалуйста, за собой закройте».

— Всё так серьёзно и торжественно выглядит, — говорю. — Я погуглила, можно ли туда в штанах, нужен ли платок, уточнила у гпт-чата в какую дверь входить, в какую выходить, но всё равно есть ощущение, что меня оттуда выгонят.
— Не выгонят, — говорит Н.
— Тогда я запнусь и грохнусь посреди церкви.
— Вполне вероятно, — говорит Н. — Будет три истории.

*
Что касается историй, в сентябре вышел мой старенький текст двух- или трёхлетней давности, в журнале, который тоже готовился года два. Так что если в 2025-м читать все тексты и абзацы об авторах подряд, то ощущение безвременья особенно сильное. Оставлю тут ссылку на весь третий номер.

*
В день, когда пели Катю Лель, одна из сотрудниц кофейни спросила: « У вас есть три вещи, почему вам нравится наш город?» А я как раз выспалась — всё-таки отпуск, как обычно поговорила с соседкой, обнаружила, что у двух чёрных собак в красных серёжках есть не то чтобы хозяева, но люди. А значит, их кормим не только мы. Погода была хорошая. Сентябрь — время яблок. Меня это всегда так удивляет. Больше мандаринов в Грузии или манго в какой-нибудь Индии. Яблоки эти везде: лежат под ногами, живут на скамейках, люди выставляют их мешками — чтобы забирали. Уличные псы с унылыми лицами грызут их, если больше нечего.

Так что когда она спросила про три вещи, я сразу решила: «Люди, собаки и яблоки», но сказала: «Надо подумать».

— Подумайте, — ответила сотрудница кофейни. — Это очень важно