Все издательства делятся на тех, которые анонсируют книги, и тех, которые ставят перед фактом. Я люблю первые, они позволяют наполнять канал контентом, а душу сладкими ожиданиями. И не люблю вторые, о творческих и коммерческих успехах которых узнаешь уже в магазине или в канале «Фаланстера». Одни устраивают ритуальные пляски вокруг своих книг, сцены анпакинга в соцсетях, репосты народных рецензий и массовые рейды с авторами по регионам, включая заграницу. Вот книга на редакторском столе, как на УЗИ из утробы матери, вот книга в списках публикации даже еще без обложки. После выхода в свет они носятся со своим чадом как мать, которая хочет обеспечить ребенка до его старости – пока не будет распродан весь тираж. Другие ведут себя так, как будто им наплевать на то, что они издали, как будто мать-ехидна, породившая невесть что, предоставляет своим чадам самим с младенчества учиться плавать по волнам коммерческого спроса. Возможно, что книги этих издательств сами до момента выхода в свет не знают, что они родятся. Эти издательства буквально дыры в бытие из небытия, из которых книга рождается-в-присутствие. И тут же спрашивает: «Кто есть мы? Где есть мы? В какой миг мы есть»? (с. 17).
Логично, что ко вторым издательствам относится «Алетейя», которое продолжает выпускать пиратские переводы Хайдеггера. На этот раз речь идет о 69 томе его ПСС, увидевшем свет в 1998 году. Это заметки и доклады 39-40 гг., где Хайдеггер разоблачает коммунизм и ругает Сталина.
А еще это последний перевод Александра Перцева, поэтому я его и купил в дань уважения к этому своеобразному и великому уральскому философу. А то мог бы и подождать, когда издатель Олег Матвейчев мне ее сам подарит.
Логично, что ко вторым издательствам относится «Алетейя», которое продолжает выпускать пиратские переводы Хайдеггера. На этот раз речь идет о 69 томе его ПСС, увидевшем свет в 1998 году. Это заметки и доклады 39-40 гг., где Хайдеггер разоблачает коммунизм и ругает Сталина.
А еще это последний перевод Александра Перцева, поэтому я его и купил в дань уважения к этому своеобразному и великому уральскому философу. А то мог бы и подождать, когда издатель Олег Матвейчев мне ее сам подарит.
Приятно видеть своего ученика при деле, пусть он меня забанил давно и навсегда в фейсбуке и в жизни.
Вот правда иногда Максим, который теперь еще и поэт, мог бы подумать, прежде чем говорить:
— И вы нашли для себя ресурс этого душевного здоровья в ночных разговорных программах британской радиостанции.
— Да, именно. Радио страны без архива “великих потрясений”. Идея была послушать, как звучит общество без истории гуманитарных/политических катастроф, по крайней мере в двадцатом веке.
И это сказано об империи, которая в ХХ веке пережила катастрофу Первой мировой, которая для них стала национальной травмой похлеще, чем Вторая. Страны, которая вошла в ХХ век мировым гегемоном, а вышла из него жалким сателлитом другого, утратив колонии и великий флот. Страны, которая пережила «гуманитарную/политическую катафтрофу» неолиберальных реформ и тэтчеризма.
В общем, Максим захотел разделить славу с той дамой, которая сбежав от СВО в Израиль заявляла, что «эта страна по крайней мере не воюет со своими соседями».
Вот правда иногда Максим, который теперь еще и поэт, мог бы подумать, прежде чем говорить:
— И вы нашли для себя ресурс этого душевного здоровья в ночных разговорных программах британской радиостанции.
— Да, именно. Радио страны без архива “великих потрясений”. Идея была послушать, как звучит общество без истории гуманитарных/политических катастроф, по крайней мере в двадцатом веке.
И это сказано об империи, которая в ХХ веке пережила катастрофу Первой мировой, которая для них стала национальной травмой похлеще, чем Вторая. Страны, которая вошла в ХХ век мировым гегемоном, а вышла из него жалким сателлитом другого, утратив колонии и великий флот. Страны, которая пережила «гуманитарную/политическую катафтрофу» неолиберальных реформ и тэтчеризма.
В общем, Максим захотел разделить славу с той дамой, которая сбежав от СВО в Израиль заявляла, что «эта страна по крайней мере не воюет со своими соседями».
Slova-Vne
Сохраняя трезвость: о новой книге стихов с Максимом Горюновым разговаривает Адриан Дубарский | Слова вне себя
Беседа о радио как источнике поэтического вдохновения и одновременно методе обретения спокойствия.
Нет ничего более чудовищного, нежели детская литература. В форме сказок она выглядит сущим безумием, замешанным на непрекращающемся насилии, будь то волк с козлятами или приключения очередного дурачка – они напоминают скорее сны пациентов Фрейда (которые часто настолько неправдоподобны, что кажутся продуктом его собственного воображения). Даже в современной профессиональной литературе детские истории выглядят трэшово – даже, возможно, еще более ужасно, чем сказки – про них мы хотя бы знаем с самого начала, что их нарратив никакого отношения к реальности не имеет.
Взять вот эту книгу – уже на седьмой странице ребенок угрожает родителям самоубийством. И здесь, кстати, первая и последняя полезная, не знаю уж зачем, информация: в Японии самоубийца перед актом обязательно снимает обувь. Здесь я закончил читать и продолжать не собираюсь. Слишком уж история этого литературного кота напомнила мне историю кота Миши, который недавно почил в преклонном для этого животного возрасте. Он попал в мою жизнь – этот самый лучший в моей жизни кот, хотя он меня не очень любил – тоже благодаря детям. Светка купила его за 50 рублей у выглядевших очень расстроенными детей. В книге дети находят котят в коробке, родители им запрещают их оставлять дома. Кот Миша, которого еще никак не звали, тут же нашел самый пыльный угол и завалился туда спать – явно котенку пришлось непросто. И до приличного уже возраста кот Миша сохранял на своей мордочке какое-то обиженное выражение, которое вызвало мгновенные приступы умиления. Короче, вспомнил я жизнь с котом Мишей, одни из лучших дней этой жизни, очень расстроился и не стал читать.
Взять вот эту книгу – уже на седьмой странице ребенок угрожает родителям самоубийством. И здесь, кстати, первая и последняя полезная, не знаю уж зачем, информация: в Японии самоубийца перед актом обязательно снимает обувь. Здесь я закончил читать и продолжать не собираюсь. Слишком уж история этого литературного кота напомнила мне историю кота Миши, который недавно почил в преклонном для этого животного возрасте. Он попал в мою жизнь – этот самый лучший в моей жизни кот, хотя он меня не очень любил – тоже благодаря детям. Светка купила его за 50 рублей у выглядевших очень расстроенными детей. В книге дети находят котят в коробке, родители им запрещают их оставлять дома. Кот Миша, которого еще никак не звали, тут же нашел самый пыльный угол и завалился туда спать – явно котенку пришлось непросто. И до приличного уже возраста кот Миша сохранял на своей мордочке какое-то обиженное выражение, которое вызвало мгновенные приступы умиления. Короче, вспомнил я жизнь с котом Мишей, одни из лучших дней этой жизни, очень расстроился и не стал читать.