Алексей Ачаир. Пасха

В оранжевом свете
пылающих свечек –
старинные ризы.
В цветные оконца
закатного света
лучи золотые.
Стоянье. Двенадцать
гудящих посланий –
в вечерние шумы.
Апрельская свежесть.
Прохлада и нежность.
И светлые лица.
Какое вниманье,
какое волненье,
величье какое...
Застывшие капли
душистого воска
на тёплых перчатках...
И в ночь Воскресенья
в раскрытые двери –
Прекрасная Пасха.
А с ней всю неделю –
поющие звоны
и краски, и солнце.
О, дальнее детство!
О, близость любимых!
О, Русь дорогая!

1936 г.

Алексей Алексеевич Ачаир
(настоящая фамилия — Грызов, 1896-1960) — русский поэт. Происходил из семьи сибирских казаков станицы Ачаирской.
Участник белого движения в Приморье. Редактировал владивостокскую газету «Последние известия» и другие. Издавался в журналах «Рубеж» и «Луч Азии», в парижской и пражской периодике. Похоронен в Новосибирске.

#ачаир

Марина Цветаева. Пасха в апреле

Звон колокольный и яйца на блюде
Радостью душу согрели.
Что лучезарней, скажите мне, люди,
Пасхи в апреле?
Травку ласкают лучи, догорая,
С улицы фраз отголоски...
Тихо брожу от крыльца до сарая,
Меряю доски.
В небе, как зарево, внешняя зорька,
Волны пасхального звона...
Вот у соседей заплакал так горько
Звук граммофона,
Вторят ему бесконечно-уныло
Взвизги гармоники с кухни...
Многое было, ах, многое было...
Прошлое, рухни!
Нет, не помогут и яйца на блюде!
Поздно... Лучи догорели...
Что безнадёжней, скажите мне, люди,
Пасхи в апреле?

1910 г.

#цветаева

Александр Кушнир. Безумная механика русского рока

«На стихийных книжных рынках Курёхин ходил с рюкзачком, набитым какими-то томами, — вспоминает Сергей Берзин. — Он мог читать философские труды по диагонали, но потом это складывалось у него в какую-то стройную систему. Он хорошо знал, что такое русская религиозная философия, франкфуртская школа философов... Как-то раз Курёхин встретил меня с редкой книжкой Альбана Берга по теории композиции. Капитан выхватил её у меня из рук и начал наезжать: "Продай её мне!" Он вцепился в неё и применил запрещённый приём: "Ну зачем она тебе?" В итоге я книгу ему просто подарил».

Порой казалось, что Сергей родился и воспитывался в книжном шкафу. Один из его друзей жаловался, что Капитан грозился выкрасть у него из квартиры «Историю» Геродота. «Серёжа мог схватить томик Мережковского, что-то прочитать и потом кричать на каждом углу, что гениальнее Мережковского никого нет, — вспоминает Максим Блох. — А всё потому, что Мережковский никому не был знаком».

О начитанности Курёхина уже давно ходили легенды — мол, в книжных магазинах Капитану выдавали под честное слово фолианты любой ценности, которые он неизменно штудировал за ночь. А на следующий день подходила очередь новых раритетов. Неудивительно, что в «салонных» дискуссиях Курёхин легко мог жонглировать сотнями имён и цитат. Оппонентам приходилась тяжко — у Сергея загорались глаза, он быстро входил в раж и без труда выигрывал целые интеллектуальные побоища.
<...>

В соответствии с такой системой координат у Курёхина появилось множество приятелей из академических и литературных кругов. Впрочем, это были интеллектуалы особого круга. Советская эпоха породила самых начитанных в мире «дворников и сторожей» — они жили на заброшенных дачах, в холодных сквотах или в коммунальных квартирах, подрабатывали сдачей стеклотары и не платили профсоюзные взносы. Это были настоящие «прорабы духа», люди энциклопедических знаний, маргиналы, полностью исключённые из социальной иерархии.

Например, один из курёхинских приятелей, кандидат наук по имени Влад Кушев, создал научный труд «Рекомбинация генетических типов», усовершенствовав понимание механизмов рекомбинации. В 1980-х годах западные университеты использовали работу Кушева, в которой был сделан ряд важных научных открытий, в качестве учебника. Продав авторские права за сумасшедшую по среднесоветским меркам сумму в пятьсот долларов, Кушев бросил науку, купил мощную стереоустановку и начал писать романы. Курёхин любил захаживать к Владу в гости, обсуждать философские вопросы, полемизировать на тему каббалистического учения и поиска способов дешифровки кросскультурных кодов в романе Достоевского «Преступление и наказание».

Кушев был вхож в научные круги и познакомил Курёхина с известным физиком Игорем Андреевичем Терентьевым, одним из самых фантастических людей того времени. Он выглядел как Эйнштейн и был учеником академика Владимира Фока, внёсшего огромный вклад в становление отечественной школы теоретической физики. В квартире у Терентьева находилась роскошная коллекция классической музыки, которую он ежедневно слушал. Любопытно, что в паузах между Стравинским и Малером Терентьев без видимой агрессии поругивался с мамой, обращаясь к ней исключительно на «вы»: «Наталья Семёновна, отъебитесь вы от меня!» А пережившая блокаду и повидавшая многое старушка спокойно отвечала: «Игорь Андреевич, идите вы на хуй!» Это была интеллигентнейшая питерская семья.

#кушнир #курехин

Сергей Курёхин о русском языке

#курехин

Иван Бунин. Петух на церковном кресте

Плывёт, течёт, бежит ладьёй,
И как высоко над землёй!
Назад идёт весь небосвод,
А он вперёд — и всё поёт.

Поёт о том, что мы живём,
Что мы умрём, что день за днём
Идут года, текут века —
Вот как река, как облака.

Поёт о том, что всё обман,
Что лишь на миг судьбою дан
И отчий дом, и милый друг,
И круг детей, и внуков круг,
Что вечен только мёртвых сон,
Да божий храм, да крест, да Он.

12 сентября 1922 г.

#бунин

Виктор Пелевин. Круть

Петушатник возвышался над хатой, как сады Семирамиды над ночным Вавилоном – зловеще и кощунственно.

Цветы в глиняных горшках, пластмассовые бюсты героев Добросуда (переделанные в пристанища духов – вертикальный пропил на лбу, жир и охра вокруг), старинные бумажные книги, портреты карбоновых писателей и полководцев, стеклянные бутылки с вложенными пожеланиями вечности (реальные малявы от братвы с обещанием скинуться общаком пернатому на банку) и ещё множество трудноидентифицируемых, но красиво переливающихся в полутьме предметов – всё это превращало трехуровневые нары в подобие огромного иконостаса, нерукотворно мерцающего в красном свете коптилок.

В центре петушатника, в открытых царских вратах, на украшенной золочёными перьями шконке сидел на трёх одеялах главпетух Кукер.

Хату натопили так жарко, что он был гол по пояс – и соседи по камере могли видеть наколки, украшающие впалую грудь. Их было много, но ярче всего выделялись петух на церковном кресте и породистый профиль древнего аристократа с подписью «ИБУНИН».

Такую татуху носили многие козырные петухи, и любой подкованный арестант обязан был объяснить её смысл без запинки, а то и прочесть само стихотворение Ибунина про поющего с креста пернатого:

Поет о том, что мы живем,
Что мы умрем, что день за дне
Идут года, текут века —
Вот как река, как облака
Поет о том, что все обман,
Что лишь на миг судьбою дан
И отчий дом, и милый друг,
И круг детей, и внуков круг…


#пелевин #бунин

Кон Ки. Находка

Здесь позволю себе привести выдержки из брошюры 1987 года для туристов, которая каким-то чудом сохранилась у меня, пролежав лет двадцать на пыльном чердаке дачного дома. У современного читателя, никогда не видевшего советскую Находку, сразу создастся вполне реалистичное впечатление от этого портового города. Чего и добивался, очевидно, пропагандист внутреннего туризма в Приморье и автор текста Г.П. Фокин:
«С каждым годом увеличивается грузооборот торгового и рыбного портов, Восточного порта в бухте Врангеля. Недолго стоят корабли у причалов. Скорость обработки судов в портах Находки — одна из самых высоких в нашей стране. Находкинский рыбный порт далеко перерос первые проекты, так как рыбаки Находки вышли за пределы прибрежного лова в мировой океан. Тридцать лет действует Приморский судоремонтный завод. За эти годы объём его продукции вырос от пяти тысяч до семидесяти миллионов рублей. С каждым годом расширяются и крепнут интернациональные связи Находки. Около 700 иностранных судов в год посещают город. В просторном здании Дворца культуры моряков находится интернациональный клуб моряков. Здесь часто проходят встречи — вечера советских и иностранных экипажей, а на стадионе «Водник» — спортивные состязания моряков на приз «Японское море — море дружбы».

А теперь легко можете забыть вышеизложенное, потому что дальше опишу то же самое, но своими словами. Ближе к вечеру мы ехали в городском автобусе от административного квартала (негласного центра, потому что какой ещё центр может быть у города, извивающегося длинной лентой вдоль побережья бухты?) по Находкинскому проспекту — единственной главной улице, по которой можно объехать почти всю растянувшуюся на тридцать километров Находку. Мы ехали, смотрели в окна, и всегда справа был город с бледными пятнами капитальных зданий и россыпью частных домов по зеленеющим склонам сопок, а по другую руку — корабли и краны, краны и корабли. Слева гулко шумел порт своим неповторимым эсперанто из корабельных гудков, криков чаек, обрывков команд по судовой трансляции, грохота контейнеров на погрузке и прочих звуков непонятного простому человеку происхождения. Похожие на трудолюбивых бобров буксиры деловито сновали туда-сюда, фыркая волной и ловко лавируя между большими и неповоротливыми крупнотоннажниками.

На обратном пути от мыса Астафьева город и порт поменялись местами. Сопки оказались слева, а порт с его причалами, судоремонтами и терминалами — справа. В сумерках, буднично и без суеты накрывших город, видимость резко сократилась. Огни, многократно отражаясь в воде, колыхались и делали бухту живым дышащим организмом. Россыпь их змеёй извивалась вдоль проспекта, повторяя очертания бухты, и лепилась вдоль улиц, радиально тянувшихся от побережья в сопки. Казалось, что гигантский кракен пытается захватить своими щупальцами засыпающий город и утащить его в пучину. Так оно и было с той лишь разницей, что город с самого своего рождения был в плену у моря, вокруг которого вертелась вся его повседневка, которое однажды подарило ему жизнь и, возможно, когда-нибудь заберёт.

#чудаки

Алиса Фрейндлих. Владимиру Спивакову

Мне было шесть лет, когда началась война. Много это или мало? Мало для того, чтобы осознать степень бедствия. И много, достаточно для того, чтобы получить тот бесценный опыт, который потом послужит всю дальнейшую жизнь мне. Это и дисциплина, и терпение, и умение довольствоваться малым, когда в этом была необходимость.

Один афонский монах сказал, если правильно вспомню: противостоять страданию можно только радостью. Что вспоминается? И плохое, разумеется, помнится, но вспоминается только хорошее, доброе и, вопреки всему, радостное. Вот я и вспомню сейчас несколько наших детских щенячьих радостей, которые случались, всё-таки случались.
<...>

Помню, как неотрывно, как гудав на кролика смотрела на циферблат часов, когда наконец эта медленная противная стрелка доберётся до той цифры, которую бабушка обозначила, как выдачу маленького ломтика хлеба от дневной порции в 125 грамм. Такой жёсткий режим устроила бабушка нам, выдавала понемножку-понемножку. И мудрая она, мудрая бабушка, она спасла нам практически жизнь, потому что многие гибли от того, умирали от того, что съедали всё сразу, иногда даже забирались вперёд на неделю, на месяц. Спасибо ей. Я помню, что даже из этого мы извлекали какую-то радость. Мы с братом крошили эти маленькие кусочки, крошили на крошечки и смотрели, сколько у нас – целая лужайка крошечек хлеба. Даже умудрялись как-то посчитать их. И казалось, что вроде был маленький-маленький такой лоскутик хлебный, а стало много, целое богатство!

Помню, жили мы тогда на Мойке 64. Это большое такое здание с несколькими флигелями, и квартира наша была на первом этаже. Мы редко спускались в бомбоубежище, потому что к нам с верхних этажей спускались все жильцы. Казалось, что там, на первом этаже, безопасно. Около капитальных стен ютились все и пережидали. Но в какой-то момент наш добрый ангел-хранитель бабушку похлопал по плечу, и она нам сказала: «А ну-ка быстро все!» И мы, схватив свои маленькие уже заранее заготовленные узелочки с необходимым, спустились в бомбоубежище. Когда же мы вышли, кончился обстрел, прозвучал отбой. Когда мы вышли, мы поняли, что нам подарен шанс жить дальше, потому что стена нашего флигеля (именно в него попал снаряд), рухнула вся, как есть, во двор, и обнажились все пять этажей со всем скорбным бытом блокадным. Ну, разве не чудо? А на нашем первом этаже даже среди абсолютной, так сказать, полной разрухи стоял совершенно нераненый рояль, чуть-чуть присыпанный пеплом и извёсткой. И мы поняли: вот так распорядился Бог, музыке жить! Только так можно расценить эту, потом уже осознанную как метафору, картинку, которая снилась мне долгие годы.
<...>

Ну и, конечно, радио. Радио не умолкало ни днём, ни ночью. Вся квартира, все столпились около этой чёрной тарелки и слушали и новостные сводки, и метроном, который в промежутках всё время звучал. Без него, казалось бы, даже и жизнь невозможна. И когда выдавались какие-то моменты тишины и паузы, звучала музыка, классика в основном. Я вставала на табуретку, чтобы быть поближе к этой чёрной тарелке. Брала карандаш и дирижировала, дирижировала, дирижировала. Я знала наизусть первый концерт Чайковского. Я дирижировала и плакала. Опять же, от этого восторга, от этой радости, счастья, что такое есть на белом свете, такая красота. Конечно, неосознанно. Что я могла понимать? Я только чувствовала. Чувствовала! Звучал и Бетховен, и Рахманинов, Моцарт, Чайковский, конечно, и Бах, Бах. Вот с тех пор я полюбила его на всю дальнейшую жизнь. И я себе сказала, так я решила: я стану дирижёром. Это было решено, но я же тогда не знала, что вот-вот, через каких-то два года на свет родится Спиваков. Вы лишили меня возможности стать дирижёром!

#фрейндлих

Илья Ильф, Евгений Петров. Одноэтажная Америка

Буржуазия похитила у народа искусство. Но она даже не хочет содержать это украденное искусство. Отдельных исполнителей в Америке покупают и платят за них большие деньги. Скучающие богачи пресытились Шаляпиным, Хейфецом, Горовицом, Рахманиновым, Стравинским, Джильи и Тотти даль Монте.

Для миллионера не так уж трудно заплатить десять долларов за билет. Но вот опера или симфонический оркестр – это, понимаете ли, слишком дорого. Эти виды искусства требуют дотаций. Государство на это денег не даёт. Остаётся прославленная американская благотворительность. Благотворители содержат во всей Америке только три оперных театра, и из них только нью-йоркская «Метрополитен-опера» работает регулярно целых три месяца в году. Когда мы говорили, что в Москве есть четыре оперных театра, которые работают круглый год, с перерывом на три месяца, американцы вежливо удивлялись, но в глубине души не верили.

Несколько лет тому назад меценаты получили публичную пощёчину от великого дирижера Тосканини, который в то время руководил нью-йоркской филармонией. Дела филармонии шли плохо. Не было денег. Меценаты были заняты своим бизнесом и нимало не думали о судьбе каких-то кларнетов, виолончелей и контрабасов. Наконец наступил момент, когда филармония должна была закрыться. Это совпало с семидесятилетним юбилеем Артуро Тосканини. И великий музыкант нашёл выход. Он не обратился за деньгами к мясным и медным королям. Он обратился к народу. После радиоконцерта он выступил перед микрофоном и просил каждого радиослушателя прислать по доллару в обмен на фотографию, которую пришлёт Тосканини со своим автографом. И Тосканини был вознаграждён за свою долгую, трудную жизнь, – филармония получила нужные ей средства, получила от людей, у которых нет денег на то, чтобы купить билет в театр и увидеть живого Тосканини. Говорят, большинство этих людей были бедные итальянские иммигранты.
<...>

В фойе было довольно пусто. Мы даже подумали сперва, что опоздали и что концерт уже начался. В зале тоже было немного народу, не больше половины. «Однако чикагцы любят опаздывать», – решили мы.

Но мы напрасно поторопились обвинить чикагцев, этих пунктуально точных людей. Они не опоздали. Они просто не пришли. Концерт начался и закончился в полупустом зале.

На эстраде стоял пожилой человек в широкой визитке, с довольно большим животиком, на котором болталась цепочка с брелоками. Он стоял, широко расставив ноги и сердито прижав подбородком скрипку. Это был Крейслер – первый скрипач мира. Скрипка – опасный инструмент. На нём нельзя играть недурно или просто хорошо, как на рояле. Посредственная скрипичная игра ужасна, а хорошая – посредственна и едва терпима. На скрипке надо играть замечательно, только тогда игра может доставить наслаждение. Крейслер играл с предельной законченностью. Он играл утончённо, поэтично и умно. В Москве после такого концерта была бы получасовая овация. Чтобы её прекратить, пришлось бы вынести рояль и погасить все люстры. Но тут, так же как в Нью-Йорке, игра не вызвала восторга публики. Крейслеру аплодировали, но не чувствовалось в этих аплодисментах благодарности. Публика как бы говорила скрипачу: «Да, ты умеешь играть на скрипке, ты довёл своё искусство до совершенства. Но искусство в конце концов не такая уж важная штука. Стоит ли из-за него волноваться?» Крейслер, видимо, решил расшевелить публику. Лучше бы он этого не делал. Он выбирал пьесы всё более и более банальные, какие-то жалкие вальсики и бостончики – произведения низкого вкуса. Он добился того, что публика наконец оживилась и потребовала «бисов». Это было унижение большого артиста, выпросившего милостыню.

#ильф #петров

Антон Чехов. Невеста

— Если бы вы поехали учиться! — говорил он. — Только просвещённые и святые люди интересны, только они и нужны. Ведь чем больше будет таких людей, тем скорее настанет царствие божие на земле. От вашего города тогда мало-помалу не останется камня на камне — всё полетит вверх дном, всё изменится, точно по волшебству. И будут тогда здесь громадные, великолепнейшие дома, чудесные сады, фонтаны необыкновенные, замечательные люди... Но главное не это. Главное то, что толпы в нашем смысле, в каком она есть теперь, этого зла тогда не будет, потому что каждый человек будет веровать и каждый будет знать, для чего он живёт, и ни один не будет искать опоры в толпе. Милая, голубушка, поезжайте! Покажите всем, что эта неподвижная, серая, грешная жизнь надоела вам. Покажите это хоть себе самой!

В августе 1879 года Антон Чехов поступил на медицинский факультет Московского университета. Тяжёлое финансовое положение вынуждало его всё время работать. Как и во время учёбы в таганрогской гимназии, он занимался репетиторством, а ещё сочинял короткие рассказы, анекдоты, остроты и заметки для юмористических журналов. Уже в в середине первого курса студент Чехов отправил свой рассказ в журнал «Стрекоза». Позже он начал печататься в «Будильнике» и «Зрителе», но лучшим юмористическим журналом считал петербургские «Осколки».

#чехов #пресса

Иван Бунин. Дневник, весна 1901 г.

Мы с Куприным были в Ялте
(Куприн жил возле Чехова в Аутке).
Ходили в гости к начальнице женской ялтинской гимназии. Варваре Константиновне Харкеевич, восторженной даме, обожательнице писателей. На Пасхе мы пришли к ней и не застали дома. Пошли в столовую, к пасхальному столу, и, веселясь, стали пить и закусывать.
Куприн сказал: «Давай напишем и оставим ей на столе стихи». И стали, хохоча, сочинять, и я написал:

В столовой у Варв. Константинны
Накрыт был стол отменно-длинный,
Была тут ветчина, индейка, сыр, сардинки,
И вдруг ото всего ни крошки, ни соринки:
Все думали, что это крокодил,
А это Бунин в гости приходил.

#бунин #куприн