Дико жаль, что Владимира Жаботинского-писателя почти не знают. Одна яркая грань личности заслонила все остальные, и его загнали в удобную клетку ярлыка «идеолога сионизма», будто не существовало другого Жаботинского — того, которому пророчили будущее русского Оскара Уайльда.

Он начинал как переводчик, потом писал фельетоны (я читала некоторые — и должна сказать, местами они превосходят Тэффи: у Жаботинского меньше кокетства и больше неприкрытого стёба). Позже работал редактором и именно в этой роли, сделал своё главное литературное открытие. В 1901 году Жаботинский, возглавлявший тогда отдел хроники в «Одесских новостях», разглядел талант в никому не известном молодом авторе Корнейчукове. Уже состоявшийся Чуковский позже признавался, что обязан Жаботинскому карьерой.

Горький, особо не разбрасывавшийся комплиментами, называл его «чрезвычайно интересным человеком». Куприн пророчил, что из него вырастет «орёл русской литературы». А Леонид Андреев сокрушался, что национальные дела «вырвали» из литературы того, кто был ей так нужен.

Сейчас дочитываю «Пятеро» и думаю, что Жаботинский-писатель — безусловно, одна из самых недооценённых культурных потерь XX века. Это совершенно уникальный роман, который, насколько я пока могу судить, держится не столько на фабуле, сколько на каком-то сумасшедше гипнотическом ритме фраз, неожиданных метафорах и саркастических авторских ремарках. При всём уважении, история, конечно, получила Жаботинского-политика, но ценой этой сделки стала потеря Жаботинского-писателя. И мы никогда уже не сможем оценить масштаб этой потери.

Прочитала гигантский лонгрид о том, как устроена Википедия, и там неожиданно много весёлого.

Как-то раз в биографию Маска внесли правку, что он «видимо совершил нацистское приветствие». Правку, конечно, мгновенно откатили. Но что сделала толпа анонимов? Внезапно, но устроила полноценный научный диспут. Представьте: десятки энтузиастов по всему миру тратят своё время, чтобы поднимать архивы, цитировать исследования по невербальной коммуникации, замерять по кадрам угол подъёма руки Маска и сравнивать его с историческими фотографиями Гитлера. Это же гениально абсурдно. В итоге эпопея с жестом, кстати, разрослась до размеров диссертации, и ту самую правку, барабанная дробь, вернули.

Вики — живое опровержение всего, что мы знаем о сети. Пока социальные сети плодят эхокамеры, где любое инакомыслие тонет в волнах всеобщей истерии, Википедия совершает невозможное — она принуждает враждующие стороны к взвешенному диалогу, где цель не в том, чтобы перекричать или унизить оппонента, а в том, чтобы вместе собрать коллективный слепок реальности.

Правила вики-сообщества предельно просты: нейтральная точка зрения, только проверяемые факты, и никаких «я так вижу». Попробуй потянуть формулировку в свою сторону — твою правку отменят, а тебя самого отправят на специальную страницу для выяснения отношений. Поэтому самые вылизанные и безупречные статьи о, внимание, евгенике, глобальном потеплении и (казалось бы, почему?) Леонардо Ди Каприо. Споры здесь достигают эпического масштаба: дискуссия о том, как правильно писать into в названии Star Trek Into Darkness, вылилась в сорок тысяч слов бессмысленного, но принципиального герменевтического анализа.

Иногда, правда, консенсус даёт сбой. В начале десятых хорватский раздел захватили ультраправые конспирологи: «Холокоста не было», «массовые расстрелы — не преступления, если Ратко Младичу было весело». После такого демарша международному вики-сообществу пришлось голосованием банить местного админа. Волонтерский проект работает только до тех пор, пока его участники верят в его дух.

Слепых зон у энциклопедии тоже хватает. Большинство редакторов — белые мужчины из стран первого мира, что создает дикий перекос (который, кстати, хорошо виден в материалах об Израиле/Газе). Отсюда и другие парадоксы: аспирант, наштамповавший десяток публикаций про ИИ, получит собственную биографическую страничку, а у нобелевской лауреатки её может не оказаться — как у Донны Стрикленд, которая удостоилась упоминания только после награды. На каждую серию «Симпсонов» есть отдельный раздел, и некоторые из них содержат на порядок больше информации, чем текст о гражданской войне в Эфиопии.

Чтобы исправить дисбаланс, Викимедиа активно ищет новых волонтёров по всему миру и продвигает идею «делать знания равными», но это долгая история. Отдельно упоминают скорость реакции. Гипотеза о лабораторном происхождении ковида, которую несколько лет топили в разделе маргинальных теорий заговора, вдруг внезапно оказалась в основной статье о вирусе. Казалось бы, что случилось? А просто внезапно появился доклад американского Минздрава.

Утром вышла за молоком, возвращаюсь — а в кузиной лежанке среди игрушек валяется основательно погрызенный баклажан. Сам виновник торжества сидит рядом и смотрит на меня таким взглядом, будто это не его творчество, лежанка сама подбросила компромат, а он не при делах и вообще невинная жертва обстоятельств.

До появления в доме Кузьмы я близко не подозревала, что баклажанам может потребоваться охрана. Но теперь вот уже три месяца любой предмет, криво лежащий и оставленный без присмотра, по умолчанию получает статус либо потенциального соучастника, либо жертвы.

Недавно родившая подруга рассказывала, что с появлением ребёнка жизнь превращается в бесконечное взаимное наблюдение за тем, кто что ест или пытается засунуть в рот. Так вот, в случае с собакой этот принцип применим на 100%.

Я уже рассказывала, как случайная реплика привела меня к роману Верфеля «Сорок дней Муса-Дага». Это не единичный подобный случай, но он идеально иллюстрирует, как внимательность к деталям помогает находить довольно неожиданные книги.

Меня завораживает процесс книжного сыска, когда любая мелочь — намёк, случайная фраза или обрывок цитаты — превращается в улику. Алгоритмы обычно подсовывают то, что и так на слуху, но самые захватывающие маршруты, как по мне, почти всегда начинаются с боковой тропы.

Подумала, что было бы неплохо описать эти боковые тропы. Итак:

• Сноски. Как ни странно, их часто пропускают, а зря. Одна сноска может привести не только к неочевидным фактам и контекстам, но и к новым авторам.

• Переводчики. Если перевод читается легко, запоминаю имя переводчика. У каждого хорошего специалиста часто есть свой круг авторов, среди которых можно найти кого-то нового. Скажем, Ольга Дробот переводит скандинавскую литературу, и если пройтись по её переводам, можно открыть для себя незнакомые имена и тексты.

• Сайты издательств. На главной чаще всего показывают те книги, которые активно продвигают и которые нужно продать вотпрямщас. Но если ввести в поиске по сайту какое-нибудь рандомное слово, можно найти то, о чем раньше не догадывались.

• Эпиграфы. Многие видят в них просто украшение, но именно эпиграфы несколько раз помогли мне обнаружить авторов, с которыми я в ином случае вряд ли бы сама столкнулась, т.к они лежали вне зоны моих интересов.

• Путеводители. Мне важно не только что посмотреть, но и откуда автор взял информацию для своих историй. На экскурсиях я часто прошу гидов поделиться источниками или дать ссылки на них. Поиск этих первоисточников регулярно приводит к малотиражным краеведческим работам, старым газетам, брошюрам и.т.д. Скажем, примерно так я обнаружила дореволюционную газету самарской еврейской общины.

• Документалки и кино. Всегда смотрю, какие книги попадают в кадр и кого упоминают герои. Если бы не Abstract — многосерийная документалка про дизайн, я, скажем, не узнала бы про Стена Надольного и его «Открытие медлительности».

Такой поиск, конечно, требует времени, но результат почти всегда того стоит.

Поняла всех, кто при виде Кузи восторженно орёт про Рэсси из «Электроника». Вчера возвращались с ним после нашего ежевечернего ритуала покорения трёх кварталов, как навстречу выплыла пара с лабрадудлем.

Если вы видели лабрадудля, то знаете, что это не собака, а человек в костюме собаки, с глазами пенсионера и коленками, торчащими из-под шубы.

Естественно, ни человек-лабрадудль, ни Кузя не были в силах пройти мимо друг друга. Пока они скакали, как оголтелые, им навстречу вышла женщина.

Её реплика оказалась предсказуемой, как рёв мусоровоза в шесть утра. Она закричала, что это же собака из Электроника. А затем перевела взгляд на лабрадудля, присмотрелась и заключила ещё радостнее:

— А это же Филя из «Спокойной ночи, малыши»!

И знаете что? Клянусь, это реально был Филя. Теперь все лабрадудли будут для меня Филями.

У меня есть друг, который, будь на свете олимпиада по занудству, взял бы все медали, включая те, что ещё не придуманы. Для него просто не существует риторических преувеличений. Как-то он жаловался на девушку, и тут в комнату вошла наша общая подруга. Услышав его монолог, она поинтересовалась, давно ли я консультирую его по любовным вопросам. Да вот, говорю, третий час объясняю, как не надо душнить. Тогда друг посмотрел на часы и с серьёзностью астронома, сверяющего движение кометы, поправил: «один час и сорок пять минут вообще-то».

Мне казалось, что большим педантом быть нельзя, но то было до того, как я прочла о работе фактчекеров в The New Yorker. Кандидатов проверяют на профпригодность изящным способом: подсовывают им текст с аккуратно замаскированной ложью. Например, что некий демократ состоял в сугубо республиканском Union League Club. По задумке текст должен выявить способность замечать противоречия, а счастливчик, который их заметит, получает право провести остаток дней, выверяя оттенки помёта.

Про помёт, кстати, не шутка. Когда фактчекеры журнала столкнулись с описанием желтого птичьего помёта, то обратились к орнитологам. Те объяснили, что такое случается у птиц с больной печенью.

Новых сотрудников просят подчеркивать каждое утверждение в тексте, требующее проверки. Звучит логично, пока не выясняется, что подчёркивать нужно буквально всё, включая запятые, потому что запятая может быть фактом, меняющим весь смысл предложения с «помиловать нельзя казнить» на нечто совершенно противоположное и юридически неудобное.

Моя подруга Софа, не будем показывать пальцем, недавно назвала меня чемпионом по ловле гиперфокуса. Это такой дипломатичный способ сказать, что я обладаю способностью находить бесполезные факты и изучать их так, будто от них зависит судьба галактики. Подумываю отправить резюме в нью-йоркер.

Придумала аттракцион.

Напишите в комментариях, какую книгу вы ищете и чего от неё ждёте, а другие смогут в ответ предложить рекомендацию и коротко объяснить свой выбор.

При этом помните, что без ТЗ результат ХЗ, поэтому чем детальнее вы сформулируете запрос, тем точнее будет рекомендация. Укажите желаемое настроение или эффект (скажем, «ищу остросоциальный хоррор с элементами мистики вроде "Руководства по истреблению вампиров" Грейди Хендрикса»). При желании можно задать рамки вроде жанра, эпохи и каких-то специальных ограничений вроде отсутствия насилия в тексте.

Летс го!

Выход «Вампира» Франческо Паоло Де Челья в НЛО — лучшее оправдание всем тем часам, что я потратила на вампирские саги. Обожаю, когда несерьёзное поднимают до уровня академического дискурса.

Вычитала, что изначально европейский «возвращенец», прообраз вампира, был этаким многостаночником сверхъестественного: он мог душить спящих, насылать кошмары, воровать еду или распространять болезни. Питьё крови — гематофагия — не было обязательным пунктом репертуара.

Переломный момент случился благодаря феерическому сочетанию трёх факторов: административного бессилия, народного отчаяния и незнания патанатомии. Когда церковь и власть оказывались неспособны реагировать на внезапные смерти и эпидемии, общины брали расследование в свои руки и тайком вскрывали могилы подозреваемых, которые якобы досаждали живым с того света.

При вскрытии могил граждан ждал сюрприз: они обнаруживали тела в эмфизематозной фазе разложения — вздувшиеся, с багровой кожей и тёмной жидкостью у рта. Для свидетелей это выглядело так, будто мертвец напился кровью.

И тут срабатывала примитивная, но железная логика: если мертвец напился кровью, значит, он где-то её взял, и, скорее всего, у живых. Кульминацией народного расследования становился ритуал «второй смерти»: тело могли пронзить осиновым колом, отрубить ему голову или даже вздеть на вилы. Ожидаемо, что в результате этого из трупа с эффектным хлюпающим звуком вытекала жидкость, которая становилась зрелищным и неопровержимым доказательством, что покойник пьёт кровь.

Иронично, что если бы власти действовали чуть оперативнее, у нас остались бы унылые призраки, таскающие хлеб и огурцы, а не харизматичные кровопийцы в плащах. Но чиновничья нерасторопность неожиданно оказалась весьма изобретательным сценаристом массовой культуры. По большому счёту, весь жанр вампирских ужасов — от Брэма Стокера до Голливуда — можно считать продуктом провалившегося админресурса.

Пока соблюдающие (и даже не очень соблюдающие) евреи празднуют 5786-й, обмакивая яблоки в мёд, я обмакиваю швабру в ведро и пихаю в Кузю энтеросгель. Говорят, собаки похожи на хозяев. Это правда. Мой Кузя — типичный ашкеназский мальчик с тонкой душевной организацией ЖКТ. От тщеты и суеты этого мира его неиллюзорно тошнит.

Но наш быт идеально вписывается в концепцию. Пока все символически смывают грехи, мы подходим к делу буквально. Так что с чувством глубокого выполнения древних заветов поздравляю всех причастных с новым годом. Пусть в нём будет побольше мёда, поменьше поводов для энтеросгеля, а если уж на то пошло — чтоб его доза была исключительно профилактической. Шана това!

Если бы мне нужно было выбрать одну книгу, ставшую главным открытием года, это однозначно были бы «Пятеро» Жаботинского. Уверена, буду перечитывать не раз и не два.

Как верно заметил Михаил Осоргин, «национальные еврейские дела украли Жаботинского у русской литературы». И это правда — и человек был выдающийся, и текст получился такой же.

Роман, выросший из газетного фельетона, сохранил его лёгкость и живую интонацию. Он притворяется уютной семейной сагой о семье Мильгром, но быстро оборачивается историей утраты. Иллюзии «прекрасной эпохи» рушатся одна за другой, а судьбы пятерых детей становятся точным срезом русской еврейской интеллигенции начала XX века.

Гениальность Жаботинского в том, что он сначала погружает в атмосферу времени — одесское тепло, характерный юмор, уверенность в завтрашнем дне, — а затем показывает, насколько хрупкой была эта конструкция и как стремительно она рассыпалась. В романе нет случайных сцен: каждая деталь и диалог встроены в единую картину распада. Эта выверенность создаёт эффект удара, поэтому текст, не побоюсь этого слова, потрясает.

Действие разворачивается на фоне старой Одессы, но не анекдотичной бабелевской, а во всех смыслах живой и некарикатурной. Сначала лишь фон, она постепенно выходит на первый план и становится самостоятельным героем. Но это не географическая Одесса, а мифологический образ, существующий лишь в памяти, — сияющий именно потому, что он безвозвратно утрачен.

Повторюсь, книга великая, безупречная, своевременная и снова великая. Это не хроника прошлого, как часто бывает в подобных текстах, но история о том, как каждый живёт на обломках собственных «прекрасных эпох». И вместо утешительной ностальгии Жаботинский предлагает мужество смотреть в лицо настоящему и помнить: всё, что кажется прочным, на деле хрупко и преходяще. Это элегия по исчезнувшему миру, которая не усыпляет красотой (но позволяет ей насладиться), а до предела обостряет чувства. Именно так работает большая литература: она не даёт готовых ответов, но меняет того, кто её читает.

«Пятеро» однозначно меня поменяли.

#чтопочитать

При всей моей нелюбви к сериалам, The Pitt — это нечто. Первая за долгие годы медицинская драма, которая в моём личном рейтинге вплотную приблизилась к уровню «Доктора Хауса». Затянуло настолько, что пришлось жертвовать сном и переносить встречи.

Те, кто давно меня читают, знают, что я люблю документалки, не выношу халтуру, и поэтому перед просмотром любого околомедицинского сериала устраиваю ему проверку на клюкву. Так вот, в The Pitt, благодаря целой армии медконсультантов, её почти нет. А может, и вовсе нет.

Перед съёмками актёры прошли двухнедельный курс, где реальные врачи учили их накладывать швы, интубировать, работать с УЗИ, проводить СЛР и отрабатывали врачебную дикцию. Проработка деталей натурально космическая.

Чего только стоит мощнейший эпизод с массшутингом. Для него гримёры и художники по костюмам подготовили лукбук с подробным описанием ранений, одежды, грима и протезов для каждого из 109 пациентов. Входные и выходные пулевые отверстия делались анатомически точными, а чтобы грудная клетка «дышала» в кадре, за кадром вдували воздух в встроенные в протезы трубки.

Я в диком восторге. Пошла досматривать. #кино

TW: если вы боитесь насекомых и/или чувствительны к натуралистичному описанию их жизненного цикла — пропустите этот пост.

Сегодня утром меня повергли в ужас блины. Заказала на завтрак порцию невинных блинов с ягодами, на картинке были малина, черника, вообще красота. Приносят — а там инжир.

Я легко соглашаюсь на замены, но не в этом случае. А виноват во всём один ублюдочный факт: для созревания инжира нужна оса. Маленькая такая оса-бластофага залезает в соцветие, чтобы опылить его, безвозвратно теряет крылышки, откладывает яйца и тихо умирает в тесной цветочной темнице. Всё для того, чтобы спустя время её саркофаг из несозревшего плода превратился в сладкий инжир, который порежут мне на блины в хипстерской кофейне под lo-fi.

Ничего не могу с собой поделать. При слове «инжир» я вижу не сладкий фрукт, а маленький осиный трупик, который стал частью моего завтрака. И вот эти блины, такие нежные, воздушные, с соусом и сахарной пудрой, оказались с самым странным вкусом в жизни. Вкусом мёртвой осы.

В общем, спасибо, хипстерская кофейня, за блины и за прилагающуюся к ним невыносимую тяжесть бытия. Отдала блины мужу, он про ос не в курсе. Иногда незнание — действительно сила.

Нерегулярная рубрика-экскурс в библиотеку. На днях приехал заказ с Amazon, и я настолько ему рада, что грех не поделиться.

✶ Bad Rabbi and Other Strange but True Stories from the Yiddish Press
Сборник реальных газетных репортажей, статей и заметок из идишской прессы начала XX века. Меня подкупилото, что речь в книге идёт не о пасторальных штетловых идиллиях (от которых уже мутит), а об абсурдных скандалах, семейных катастрофах, пьяных драках и раввинских драмах и прочих сюжетах, достойных таблоидов.

✶ A Century of Fiction in The New Yorker
Абсолютно великий кирпич. Давно ждала, и наконец он у меня. Антология прозы за сто лет существования журнала к, собственно, столетию журнала: от авторов, без которых невозможно представить канон, до имён, чья слава ограничилась одной публикацией.

✶ How Yiddish Changed America and How America Changed Yiddish
Сборник текстов о взаимовлиянии языка и культуры. Как идиш, которому предсказывали скорую смерть, проник в американскую политику, юмор, гастрономию, эротику и повседневную речь. И как Америка, в свою очередь, изменила сам идиш, превратив его в часть собственного культурного кода. Уже начала читать, и это весьма бодрая вещь. И, что особенно приятно, смешная.

✶ Murdle, Vol. 1–3
Находка для любителей бабкиных развлечений вроде кроссвордов и судоку, но с большей долей драмы. Три увесистых тома логических детективов, которые успешно эксплуатируют мое желание быть Шерлоком, не вставая с дивана. В каждой книге — сотня расследований: мини-преступления с таблицами, подсказками и ловушками.

Ну а в комментариях, по традиции, ваш выход. Делитесь свежими книжными открытиями и покупками — давайте устроим виртуальный развал.

Убеждена, что если хочешь сделать что-то хорошо — сделай это сам. Так у меня полтора года назад появился книжный клуб. Хотелось читать и обсуждать книги с людьми, которых не пугают длинные предложения и которые не спрашивают: «а это обязательно дочитывать до конца?». В итоге собралась компания, где мы спорим, копаемся в деталях и контекстах и в целом приятно проводим время.

По тому же принципу мы с пятью другими админами месяц назад создали Админариум. Ждать, что кто-то построит для нас удобное образовательное пространство без туфты, было бы наивно, поэтому мы (Добрая Веда, Мамыкина явилась, Бабка-дворянка, Поговорим о вашем отце, Ай, Люся-Джан, ну и я) сами взяли быка за рога. Нам нужно было место, где можно выложить рекламный макет и вместо дежурного «норм» получить десятки прицельных комментариев — иногда болезненных, но почти всегда полезных. Где можно спросить, цепляет ли заголовок, и услышать не «вроде да», а честное «нет, давай по-новой», где брейнштормы не про абстрактные «миссию и ценности», а про куда более приземлённое — почему, сколько ни вливай в рекламу, канал всё равно не растёт. Плюс у нас есть еженедельные прожарки каналов, макетов и мемные гайды по всем насущным админским вопросам.

И что меня особенно радует — это действительно оказалось нужно: за первый месяц в Админариум пришли больше двухсот админов, и вместо скепсиса мы получили ворох положительных отзывов. Так что если вы читаете меня и ведёте, или только собираетесь начать вести свой канал и не знаете, что с ним делать — приходите, поможем.

Важно: попасть в Админариум можно по этой ссылке. Мы не шлём голубей с посланиями, не просим разгадать загадку сфинкса или скинуть деньги на карту тёти Глаши. Все максимально прозрачно. Остерегайтесь подделок.

С некоторым удивлением узнала, что в XVII веке Санторини считался «островом мёртвых». В народном представлении он утвердился как некий специализированный центр по утилизации нежити. Согласно местным поверьям, вулканическая почва будто бы консервировала тела, не давая им разлагаться, и превращала остров в рассадник оживших покойников — врыколакасов. Эта мрачная слава даже породила особую профессию: на Санторини существовали люди, чьей работой было вскрывать могилы и ритуально уничтожать подозрительные тела. Считалось, что именно здесь можно раз и навсегда избавиться от проблемного мертвеца. Но меня заинтересовало другое.

Вся эта сверхъестественная вакханалия породила феерическую идиому. Фраза «отправлять вампиров на Санторини» изначально означала вполне рациональное решение, мол, если у тебя на руках оказался опасный покойник, проще сослать его туда, где борьба с нежитью уже поставлена на поток. Однако со временем выражение потеряло прямой смысл и стало восприниматься иначе. Возникла абсурдная картина: вместо того чтобы просто уничтожить упыря на месте, люди затевали целую эпопею с перевозкой выкопанного трупа на другой конец Эгейского моря — будто сам процесс был важнее конечного результата. Примерно так идиома превратилась в символ деятельности ради деятельности, где движ есть, а смысла нет.

В итоге фраза «отправлять вампиров на Санторини» органично вписалась в мировой пантеон идиом о бесполезных телодвижениях. Теперь у привычного «продавать снег эскимосам» в моём личном топе выражений о бессмысленных занятиях появился достойный конкурент.

Скажите, вы тоже иногда просыпаетесь с мыслью, что вам срочно надо идти петь в хор, учить французский, освоить валяние валенок, ткацкий станок или хотя бы цирковое жонглирование?

После шести лет академической художки в анамнезе мне казалось, что рисовать я больше не захочу никогда. Разбуди меня в пять утра — и я с закрытыми глазами построю тот самый гипсовый горшок, который в свое время благополучно это желание и прибил. Но вот оно вернулось, и с ним надо что-то делать.

Куда (в Тбилиси или онлайн) податься художнику в завязке, который жаждет развязаться? Хочу уметь в скетчи линерами и акриловыми маркерами, рисовать быстро, криво, весело, и по возможности навсегда забыть про гипсовые горшки.

Если знаете проверенные курсы, студии или частных преподов, поделитесь, пожалуйста, контактами. Готова на всё, кроме ещё одного гипсового натюрморта. В общем, всё как всегда: не было у бабы забот — захотела баба порося.