Задолго до того, как вампир стал гламурным меланхоликом с вечными проблемами в личной жизни, он был куда более жутким и сложным существом. Хороших книг на эту тему, особенно с академическим подходом, — днём с огнём не сыщешь, поэтому выход «Вампира» аккурат к spooky season — это натурально луч солнца в тёмном склепе: событие радостное и долгожданное.

Самое поразительное в этой книге — то, как она разбивает привычные представления. Я, скажем, думала, что вампиры — это исконно румынское достояние, а оказалось, нет. Первые документированные случаи «вампиризма», которые серьёзно обсуждались на официальном уровне, относятся к Сербии XVIII века. Именно в сербском Медведже чиновники и врачи в протоколах вскрытий фиксировали трупы с неестественно розовой кожей и якобы несвернувшейся кровью — и эти признаки и считались главным доказательством посмертной активности.

При этом де Челья идёт дальше простой фиксации фактов. Он убедительно, буквально на пальцах, доказывает, что корни явления кроются не в мифологии, а в сугубо практической плоскости — в ритуалах захоронения. Пока мёртвых сжигали или сопровождали погребение строгими обрядами контроля, их не боялись. Угроза материализовалась с распространением ингумации — т.е захоронения, навязанного христианской традицией. Тело, сокрытое в земле, стало потенциальным источником неизвестности и опасности. В атмосфере всеобщей паранойи не требовалось веских доказательств — достаточно было интригующей истории, которая бы будоражила народ, чтобы покойник получил статус «неупокоенного».

Автор предлагает взглянуть на вампира не как на монстра, а как на инструмент коллективного воображения. В традиционном обществе человек считался в каком-то смысле живым до момента полного разложения, и именно этот экзистенциальный страх и породил сложную систему «правильных» похорон и защитных мер. У германских и южнославянских народов, например, существовало своё антивампирское дерево. И нет, это не осина, а, внезапно, — боярышник. Таких мелких, но забавных деталей в книге тьма.

Челья создал не просто исследование, а захватывающее антропологическое расследование, где вампир выступает в роли главного подозреваемого. И это расследование приводит к неожиданному выводу: вампир никогда не был маргинальной страшилкой для невежественных крестьян. Его всерьёз обсуждали все социальные слои — от селян на деревенском погосте до светил медицины, описывающих аномалии трупов в протоколах вскрытий, и богословов, спорящих о бессмертии души в своих трактатах. Именно эта тотальная вовлечённость и сформировала уникальную живучесть образа, потому что по сути вампир оказался встроен одновременно в несколько систем объяснения мира — от магической до научной.

Он легко мигрировал из деревенских слухов в кабинеты учёных мужей, превращаясь из объекта суеверного ужаса в предмет рационального спора о границах жизни и смерти. А позже, когда наука отняла у него статус медицинской гипотезы, он с тем же успехом укоренился в литературе и кино, став метафорой всего — от запретной страсти до социального отчуждения.

В этом смысле это книга вообще не о клыках, плащах и прочих киношных стереотипах, но о том, как общество конструирует смыслы там, где сталкивается с границами собственного знания. Вампир давал наглядный, пусть и ужасающий, ответ, превращая хаос и необъяснимость в нечто, что можно понять и, главное, с чем можно бороться при помощи определённых ритуалов — будь то осиновый кол, боярышник или экзорцизм.

Мощнейшая работа.

#чтопочитать

Уаааа! Наткнулась на The Best of the Rejection Collection — сборник карикатур, которые The New Yorker забраковал за перебор. Якобы слишком мрачно, слишком дерзко, слишком грязно — слишком всё то, что и делает карикатуру карикатурой. И это настолько плохо, что прекрасно.

+1 книга в вишлисте.

Принято считать, что современный городской житель, то есть я, страдает от дефицита социальных связей. Это ложь. Современный городской житель, то есть я, страдает от их избытка — особенно во время прогулок с собакой.

За четыре месяца с Кузей я пришла к выводу, что владельцы собак — единственная категория людей, у которых процесс знакомства стандартизирован настолько, что напоминает не человеческое общение, а, скажем, подключение двух устройств по блютусу.

Мы приходим в парк. Кузя видит другую собаку. Происходит взаимное обнюхивание — это заменяет рукопожатие. Затем следует фаза игрового взаимодействия (взаимное вылизывание, демонстрация пушистых животов — стандартный протокол установления дипломатических отношений) или игнорирование. А когда собачий протокол соблюдён, наступает мой черёд исполнять ритуальный танец.

Разговор между собачниками всегда начинается одинаково. Один спрашивает, сколько лет собаке. Второй отвечает, уточняет в ответ — как будто это что-то меняет, — и оба делают вид, что поражены совпадением. После этого обычно идёт вопрос про корм (сухой или натуралка), и обмен мнениями о ветеринарах. Самое поразительное в этой истории то, что содержание ответов не имеет ровным счётом никакого значения. Это ритуальные заклинания, необходимые для перехода к следующей стадии — знакомству непосредственно хозяев.

Расскажи мне год назад, что я пойду на ужин к незнакомым людям, о существовании которых не знала ещё час назад, я бы не поверила. Но нет — после почти часа игры Кузи и аусси по имени Фёкла нас пригласили к Фёкле домой. Вероятно, пригласили именно его, а я была просто сопровождающим лицом, но в любом случае, новые знакомые теперь есть у нас обоих.

Но больше всего меня поражает даже не эффективность этой собачьей дипломатии, а её тотальная неизбежность. Возможно, нам всем стоит поучиться у собак этой прекрасной, животной простоте. Они не тратят время на оценку социального статуса, размера зарплаты или поиск общих интересов. Собаки начинают с самого главного — с демонстрации того, что у них нет дурных намерений. А мы, люди, тратим годы, чтобы достичь подобного уровня искренности, и в итоге умудряемся что-нибудь испортить неосторожной фразой. Очень неэффективный вид, человек.

Два года с 7 октября, с чёрной субботы — со дня, когда террористы ХАМАС напали на Израиль. Дня, который разделил мою жизнь на до и после. Время идёт, но эта внутренняя граница не только стирается, но, напротив, становится чётче.

Одним из первых последствий чёрной субботы стал адовый всплеск антисемитизма. Я тогда я писала, что это была не идеология — с идеологией можно спорить, ее можно оспаривать. Это был что-то гораздо более примитивное и оттого более пугающее. Ретроспективно я понимаю, что мы столкнулись с рефлексом. С коллективным бессознательным, с древней юдофобией, которой не требовались факты или контекст.

Спустя два страшных года я считаю необходимым напомнить о книге, которая тогда помогла мне осмыслить происходящее. Если вы когда-либо задавались вопросом, откуда растут ноги у повального антисемитизма, поищите ответ здесь.

Переделкино попросило меня и других ведущих осеннего Reading Camp составить списки литературы в духе темы этого года — «Жутко интересно». Как человек, обожающий spooky season, я не могла не подойти к делу с особым энтузиазмом. Итак, несколько рекомендаций:

✶ Грейди Хендрикс «Руководство по истреблению вампиров от книжного клуба Южного округа»
✶ Уна Харт «Когда запоют мертвецы»
✶ Генри Джеймс «Поворот винта»
✶ Леонид Андреев «Красный смех»
✶ Марио Варгас Льоса «Праздник Козла»

Если интересно, что советовали другие участники — их списки можно посмотреть здесь.

А теперь самое приятное: меня, как вы уже могли догадаться, позвали в Переделкино на Reading Camp от The Blueprint. Еду как раз в пик spooky season — с 17 по 19 октября. В программе — Павел Пепперштейн в роли мистического тамады, прогулки по переделкинскому кладбищу (самый аутентичный осенний аттракцион!), разговоры о Сильвии Плат, вампирах, привидениях, роли женщин в хорроре, о том, как спиритические фото повлияли на искусство, и почему латиноамериканские авторы так любят мистику и магреализм.

Вот он, звёздный час — меня зовут в лагерь, как подростка, только вместо дискотек будут лекции о вампирах, а вместо игр на воздухе — экскурсия по культовому кладбищу. Разве это не счастье?

На днях я впервые в жизни опоздала на рейс, а была уверена, что успеваю.

Несусь в аэропорт, прошу таксиста ехать быстрее, ежесекундно обновляю табло: check-in open, номер стойки, всё под контролем. За окном мелькают здания, я считаю минуты, мысленно прохожу контроль, сдаю багаж, получаю посадочный талон. Всё идёт как надо, но ровно до того момента, пока я не оказываюсь внутри аэропорта.

Одной рукой тащу чемодан, другой выуживаю из рюкзака израильский паспорт и лечу к стойке. Вижу цель — не вижу препятствий. Обгоняю очередь, извиняюсь направо и налево, подбегаю к сотруднику, протягиваю документы. Он поднимает на меня глаза, а там — смесь профессиональной вежливости и неподдельного ужаса.

Когда я инстинктивно оборачиваюсь, вся очередь смотрит на меня. И тишина — как в кино перед роковой битвой. Я поднимаю взгляд и вижу надпись над стойкой.

«Тегеран».

Регистрация на мой рейс, которая была на этом месте, закрылась буквально за пару минут до моего героического забега. Так что теперь я на практике знаю, что значит войти не в ту дверь.

Пару слов про Chokepoint Capitalism. В главе про монополию Amazon Доктороу разбирает, как компания захватила рынок книжной онлайн-торговли и стала крупнейшим игроком в истории издательского бизнеса. Я всегда думала, что всё упирается в маркетинг, демпинг и привычное подавление конкурентов, но выяснилось, что Amazon удерживает рынок не столько масштабом, сколько технической архитектурой, которая наглухо запирает читателя, автора и издателя внутри почти герметичной системы. Мне стало интересно, как эта система устроена.

Всё начинается с DRM — цифрового замка, который шифрует книгу, намертво привязывая её к вашему аккаунту Amazon и конкретным устройствам Kindle. Даже скачав файл, вы не сможете открыть его за пределами их экосистемы, потому что ключи шифрования хранятся на стороне компании. По сути, покупая книгу, вы приобретаете не её копию, а лишь право читать её на определённых условиях. Сама по себе модель не нова, но Доктороу предлагает классное сравнение. Представьте, что вы купили хлеб, но поджарить его можно только в специальном тостере от производителя этой буханки. А попытка использовать любую другую модель будет заблокирована на аппаратном уровне. Ровно так и работает DRM: вы владеете «хлебом», но правила его использования диктует тот, кто продал вам «тостер».

Дальше — форматы. Амазон использует собственные проприетарные контейнеры: .azw, .azw3, .kf8, а теперь и .kfx. По сути это зашифрованные версии .mobi с разными уровнями защиты. В 2022 году компания формально перешла на .epub, но под капотом всё равно всё перекодируется в их закрытый формат, т.е снова получается файл, который можно открыть только внутри экосистемы.

Но, допустим вы технарь или завсегдатай реддита, и знаете о Calibre — программе, которая позволяет снять DRM и конвертировать книги в любой формат. Когда-то это действительно работало, но после выхода KFX попытки обойти ограничения стали почти бесполезны. В KFX добавили многоуровневое шифрование, и теперь даже инструменты вроде Calibre с DRM-плагинами часто бессильны.

Едем дальше. Книга, купленная с телефона, мгновенно появляется на читалке. Система Whispernet синхронизирует книги, заметки и закладки между устройствами, и это крайне удобно, пока не понимаешь, что она же может их удалить. В 2009 году Amazon единоразово снёс с тысяч киндлов купленные пользователями копии «1984». Почему? Потому что может.

Но самый цимес в том, что Амазон запирает в своей экосистеме не только читателей, но и авторов с издателями. Kindle Direct Publishing обещает мгновенную публикацию, продвижение и огромную аудиторию, но за удобство приходится платить. Чтобы получить максимум видимости, автор включает опцию KDP Select, и в обмен на бонусы отдаёт Amazon эксклюзивные права. После этого книгу нельзя продать нигде — ни в Apple Books, ни на условном букмейте, ни даже на собственном сайте.

В итоге Amazon контролирует всё: формат и шифрование, каналы дистрибуции, экосистему чтения и рынок самиздата. Получается, что автор прикован к самой большой площадке, а читатель — к удобной системе, которой нет альтернатив, и оба прикованы к одной и той же двери, ключ от которой хранится не у них. М — многоходовочка.

А теперь вспомните, что Wildberries недавно собирался запустить свою книжную платформу 👻 Готова спорить, что работать она будет по схожим принципам.

P.S. Иронично, что изначально Безос хотел назвать компанию relentless, т.е. «беспощадный», «безжалостный». Название в итоге сменили, но если вы сегодня зайдёте на relentless.com, вас всё равно перенаправит на Amazon.

Касательно предыдущего поста. Мне уже миллион раз объясняли, что с читалкой не надо таскать чемодан книг, но я всё равно покупаю бумажные. И, кажется, поняла почему.

Когда я приезжаю туда, где хранится большая часть моей библиотеки, почти всегда чувствую себя в идеальном книжном. С той лишь разницей, что здесь ничего не продаётся и всё уже принадлежит мне.

Никаких назойливых консультантов, пакетов и предложений оформить карту. Можно просто взять что угодно и уйти, не заплатив.

Иногда я беру книгу, хожу с ней по комнате и ставлю обратно. Чертовски приятное ощущение.

Иногда писательские задатки проявляются там, где их совсем не ждёшь.

Мой бородато-шкафообразный друг рассказал, что пьёт воду по указке приложения «Капелька». Я сначала подумала, что это очередная штука для тех, кто любит трекать всё на свете: шаги, калории и вдохи, но нет. Грустная капелька реально ежечасно напоминает ему выпить стакан воды вместо колы, а когда он послушно жмет на картинку стакана, капелька становится весёлой. Причём воду он терпеть не может, но если до вечера не выпить хотя бы половину, то капелька расстроится.

Говорят, есть ещё тамагочи для прокрастинаторов: заносишь список дел, а если ничего не делаешь, зверёк грустит. Логично, что следующим шагом станет единый симулятор экзистенциального кризиса, в котором тамагочи будет страдать от прокрастинации владельца, капелька — от обезвоживания, а человек — от чувства вины перед техникой.

Есть определённые сюрпризы, которые подкидывает ведение текстового блога. Люди читают, следят, комментируют, но не всегда знают, как ты выглядишь. А если и видели где-то фото, не факт, что сразу соотнесут.

Приехала на литкэмп блюпринта, знакомлюсь с редактором журнала. Общаемся, что-то обсуждаем, — и тут секунд через 30 она приглядывается повнимательнее.

— Подождите… А вы та самая Вика?
— Ну, вероятно.
— А! Я просто обычно вас представляю как текст.

Вот это «представляю как текст» меня совершенно очаровало. Хоть и повеяло фэнтези Дяченко.

Была вчера на крышесносной экскурсии Павла Котляра по Переделкинскому кладбищу. Среди прочего он рассказал, как однажды остался без связи на парижском Пер-Лашезе, бродил между могил, пытаясь найти кого-нибудь, кроме Оскара Уайльда, и вдруг услышал «Помянем-ка Эдитку Пиаф» на родном.

Выяснилось, что двое русских устроили импровизированный поминальный тур: пришли на самое знаменитое кладбище Европы с коньяком и шоколадкой, ходили между могил и вдумчиво выбирали, какую знаменитость помянуть в рамках культурной программы.

Дочитала «Вы — несчастная любовь фюрера» Жана-Ноэля Оренго и осталась под впечатлением. Шикарная книга. Начинала почти вслепую, зная лишь общую канву отношений между Альбертом Шпеером и Гитлером, но фигура архитектора, создававшего материальный облик Рейха, давно меня увлекала.

Оренго виртуозно исследует послевоенную метаморфозу Шпеера. В своей дотошности и внимании к деталям книга напоминает Иллиеса или даже «Дом Витгенштейнов» Александра Во. Мне вообще близок этот жанр — беллетризированные биографии, где через личную историю восстанавливается изнанка эпохи, и частное оказывается не меньше, чем отражением исторического. А то и больше.

Автор показывает, что знаменитая позиция Шпеера о том, что он был всего лишь технократом, не знавшим о преступлениях режима, стала его главным послевоенным проектом. Более того, эта тщательно продуманная стратегия самооправдания оказалась успешнее всех его довоенных архитектурных замыслов. Используя мемуары и публичные выступления, Шпеер создал идеализированный образ аполитичного специалиста, ослеплённого масштабом поставленных задач. Он признавал коллективную ответственность, чтобы избежать личной вины, и утверждал, что не знал о преступлениях, чтобы скрыть своё осознанное соучастие. Ha-ha, classic.

Я читала книгу как исследование природы морального компромисса, и, пожалуй, именно в этом её главный нерв. Через историю Шпеера Оренго исследует саму возможность интеллектуального самооправдания — то, как вполне неглупый человек может убедить себя, что его работа существует вне этических рамок.

Отдельно меня удивило, что Шпеер не был убеждённым антисемитом. Он не разделял идеологического пыла коллег по мясорубке, и при этом оставался одним из самых близких к Гитлеру людей — гораздо ближе, чем Гиммлер или Геббельс. Тем не менее, именно Шпееру удалось избежать смертельного приговора на Нюрнбергском процессе. Более того, после войны он сумел трансформироваться из сподвижника диктатора в кающегося интеллектуала, и Оренго подробно описывает эти метаморфозы.

Мощная работа.

#чтопочитать

Восстание машин подкралось откуда не ждали. На днях после сбоя серверов Amazon по всему миру легли так называемые «умные» матрасы, работающие через облачный сервис по подписке. И всё бы ничего, если бы не выяснилось, что без интернета они не просто бездействуют, а начинают откровенно тиранить хозяев.

Одни застряли в режиме подогрева и всю ночь поджаривали владельцев, другие зависли, зафиксировались в одном положении и не реагировали на команды. Перезагрузить матрас (не верю, что пишу это всерьёз) было невозможно: без доступа к внешним серверам устройство не понимало, чего от него хотят. В итоге тысячи людей оказались в матрасном плену.

Без шуток интересно, как в подобной ситуации повели бы себя умные унитазы. А такие, между прочим, существуют.

Начала читать Эдварда Брук-Хитчинга о забытых видах спорта и открыла для себя jumping balloons.

В 1920-е годы, на волне всеобщей одержимости воздухоплаванием, в Британии изобрели «шары-трамплины». Конструкция была довольно простой: небольшой аэростат, наполненный водородом или гелием, создавал подъёмную силу, чуть меньшую веса человека. Это позволяло пилоту подпрыгнуть, ненадолго зависнуть в воздухе и относительно мягко опуститься на землю. В отличие от обычных аэростатов, здесь не требовалось ни сбрасывать балласт, ни стравливать газ, то есть управление этой бандурой сводилось к простому прыжку и потягиванию шара вниз.

В какой-то момент чью-то светлую голову посетила мысль, что такие шары слишком хороши, чтобы оставаться просто рабочим инструментом, и их превратили в аттракцион. В газетах начали писать, что теперь каждый сможет собирать вишни с высоких деревьев без риска переломать ноги или запрыгивать в офис на третьем этаже через окно. А журнал Science and Invention в январе 1927 года и вовсе пророчил, что jumping balloons вот-вот покорят Америку, а там и весь дивный новый мир, где в любой момент можно будет буквально улететь в закат.

Однако все эти прекрасные фантазии довольно быстро разбились о суровые законы физики.

Парашютист королевских ВВС Доббс решил бросить вызов гравитации. Гравитация вызов приняла и выиграла в первом же раунде. Доббс почти перескочил через высоковольтные провода, но запутался в них и в итоге погиб.

По-моему, неплохая иллюстрация прогресса. Человечество в очередной раз решило избавить себя от ограничений — и, как обычно, первым делом избавилось от здравого смысла. Привет вчерашним матрасам.

Кузя начал использовать лежанку как инструмент шантажа. До моей поездки в Москву он прекрасно спал со мной на кровати, в моё отсутствие — с мужем, а после возвращения стал демонстративно уходить к себе по ночам. Уехала, оставила маленького Кузю, как она могла, в душ и без меня, изверг.

Все уговоры полежать рядом заканчиваются одинаково: он отворачивается, тяжело, всем телом, вздыхает, бросает на меня укоризненный взгляд, спрыгивает с кровати и удаляется к себе. Слава богу, что у лежанки нет двери, потому что будь у неё дверь, он бы не упустил шанса ей хлопнуть. И повесить табличку: SAFE SPACE.

Прочитала на реддите про мужчину, который решил обойтись без сантехника и, следуя древнему мужскому инстинкту «а что если я сам», полез чинить протечку, и провалился прямо в гостиную. Его жена написала, что с мужем всё в порядке, зато теперь у них «смотровое окно в никуда».

Эта же энергия, судя по всему, двигала французами, которые в 1808 году устроили дуэль на воздушных шарах. Продолжаю читать Брук-Хитчинга, он пишет, как два джентльмена, мсье де Гранпре и мсье де Пик, так не поделили сердце танцовщицы мадемуазель Тиреви, что решили стреляться из корзин воздушных шаров. Шары поднялись на 600 метров над Парижем. Де Пик промахнулся, а де Гранпре метким выстрелом пробил его шар, в результате чего противник вместе с секундантом рухнул на крыши города. История умалчивает, что по этому поводу думала мадемуазель Тиреви, а жаль.

Спустя двадцать лет другой француз, писатель Сент-Бёв, вызвал на дуэль журналиста из газеты Le Globe. В день дуэли лил дождь, и Сент-Бёв вышел с раскрытым зонтом, заявив, что умереть он готов, но промокнуть — ни за что. А в 1843-м два парижанина решили, пули и шпаги — это банально, и в качестве инструмента для дуэли выбрали бильярдные шары, которые швыряли друг другу в голову.

Я уже ничему не удивляюсь. Мужчины вырастают, но остаются мальчиками, которые прыгают с гаражей вниз головой, катаются на тележках из супермаркета с горки, и проверяют, выдержит ли табуретку табуретка. Если вдуматься, вся мужская история — это одно бесконечное «Смотри, как я могу!», — произнесённое за секунду до катастрофы.

Обсуждали в октябрьском книжном клубе «Зачем мы спим» Мэтью Уолкера, и как-то само собой разговор ушёл в сторону биохакинга.

На днях увидела новость о гаджете, который крепится к унитазу и анализирует всё, что в него попадает. Девайс идентифицирует пользователя по экскрементам и формирует его персональный ShitID-профиль. В ответ хозяин получает отчёт о микробиоте, питании, уровне стресса и разных других штуках. Теперь обратную связь вам будет давать не только эйчар, но и собственный унитаз, ыыы 👻

Работает устройство, разумеется, по подписке, а данные улетают в облако — так что остаётся лишь ждать, когда их начнут продавать, чтобы маркетологи могли таргетировать рекламу слабительного ровно в те дни, когда вы в стрессе. Будущее уже здесь, и оно следит за вашим калом.

Я уже как-то писала, что биохакинг и вечный улучшайзинг — это аналог веры, т.е человек по умолчанию грешен, но может спастись, если будет дышать по квадрату, завтракать горстью БАДов и вставать в пять утра, потому что ранние подъемы — социально одобряемая форма добродетели. Однако этот тезис противоречит не только здравому смыслу, но и тому, что говорит современная нейробиология (об этом напишу отдельно).

Со сном похожая история. В Долине сейчас тренд на кольца Oura, анализирующие сон, и на глюкометры, которые трекают уровень глюкозы после каждого приёма пищи, даже если у человека нет диабета или предрасположенности к нему.

И вот вопрос к тем, кто носит разного рода трекеры, отслеживающие сон, стресс, активность и т.д. — расскажите, зачем вы это делаете? Что вам дают эти данные? Они действительно помогают что-либо менять, или просто создают иллюзию контроля?