Слушаю про древние города Месопотамии, которые на самом деле и не города, а временные поселения вокруг храма, что воздвигнут на месте силы, явной силы, обители бога. Как они там жили, спрашивают ученые, неужели несколько раз в год приходили, поклонялись и уходили обратно в свои деревни или что еще иное?
Во сне они там жили, думаю я, во сне. И много было искусных сновидцев, способных жить постоянно в обители бога, и нужно было жить постоянно - чтобы поддерживать стены лабиринта, чтобы развлекать бога разговорами и самим радоваться. Богам тогда было интересно, люди были очень живы, ясны и при этом почти неразумны, отличные слушатели. А вот исполнители так себе, во-первых свободная воля, а свободная воля существа живого, недолговечного, жадного и агрессивного - дело такое, оно хочет своего, оно не хочет строить лабиринт до неба (а те, кто хотел, погибли), оно хочет черепа врагов и фыр фыр фыр. Не всякий бог справится.
Уходили те, кто не справляется, приходили новые, не столь взыскательные гуманисты, в общем, к тому времени, как в людях проснулся разум, в храмах жили одни демоны, которым черепа врагов и фыр фыр фыр как раз то, что надо, и выдать себя за бога - вообще милое дело. Разум развивался там же, где ложь, так что повсеместное вранье в тонких сферах имело большое, большое эволюционное значение.
И не религия это была, конечно, а магия, религия появилась тогда, когда уже был разум и умственное постижение идей, и вот канал через ум к силе - это и есть религия. А магии ум не нужен, чистая сила и радость, смотря чья, смотря чья. Храм, строго говоря, не храм - как место поклонения - а дом бога или тюрьма бога. Ну богу, понятно-то, и так в материи неудобно, а тут люди постарались, ловушку строили, внимание - тоже приятно. В местах, измененных человеческим вниманием, даже злым, богам всегда легче.
Во сне они там жили, думаю я, во сне. И много было искусных сновидцев, способных жить постоянно в обители бога, и нужно было жить постоянно - чтобы поддерживать стены лабиринта, чтобы развлекать бога разговорами и самим радоваться. Богам тогда было интересно, люди были очень живы, ясны и при этом почти неразумны, отличные слушатели. А вот исполнители так себе, во-первых свободная воля, а свободная воля существа живого, недолговечного, жадного и агрессивного - дело такое, оно хочет своего, оно не хочет строить лабиринт до неба (а те, кто хотел, погибли), оно хочет черепа врагов и фыр фыр фыр. Не всякий бог справится.
Уходили те, кто не справляется, приходили новые, не столь взыскательные гуманисты, в общем, к тому времени, как в людях проснулся разум, в храмах жили одни демоны, которым черепа врагов и фыр фыр фыр как раз то, что надо, и выдать себя за бога - вообще милое дело. Разум развивался там же, где ложь, так что повсеместное вранье в тонких сферах имело большое, большое эволюционное значение.
И не религия это была, конечно, а магия, религия появилась тогда, когда уже был разум и умственное постижение идей, и вот канал через ум к силе - это и есть религия. А магии ум не нужен, чистая сила и радость, смотря чья, смотря чья. Храм, строго говоря, не храм - как место поклонения - а дом бога или тюрьма бога. Ну богу, понятно-то, и так в материи неудобно, а тут люди постарались, ловушку строили, внимание - тоже приятно. В местах, измененных человеческим вниманием, даже злым, богам всегда легче.
Что можно сделать с тонкой реальностью, для нее? Для начала, ее бескорыстно видеть. Не ради решения каких то своих прагматических задач. Просто так. Устремление и намерение видеть прекрасное, ужасное, немыслимое, живое, изменяющееся, то, что убивает и то, что животворит, то, что больше тебя самого - все эти слова просто скользят по контуру. А впереди крылатый демон, или из земли башни, то, что ищет контакт.
Листья падают на землю и остаются в земле, туман поднимается вверх. Ноябрьский туман много общего имеет с весной, но не весна, тоже зарождается новое, но то, что принадлежит иному. В древности люди пробивали дно чаш, ломали ножи и копья, рвали одежду, чтобы положить это к ногам умершего в его последнем пути. Знали, что там все иначе.
Иное встает туманом, стелется шорохом листьев, неотличимым от осторожных шагов, в небе растворяется сладким дымом. Завораживает предчувствием небытия, сулит освобождение. Скоро Самайн.
Иное встает туманом, стелется шорохом листьев, неотличимым от осторожных шагов, в небе растворяется сладким дымом. Завораживает предчувствием небытия, сулит освобождение. Скоро Самайн.
Удивительное время. Нет прежних связующих нитей, распад и туман поглотили их. Но через распад и туман проникают совсем новые связи для желающих связывать.
Здесь, например, будто кто то рассек тропы невидимые ножом, проступает кровь. Чтобы сшить, нужно тайное слово. В полумраке смутного ноября оно вдруг с нежданной легкостью становится явным.
Здесь, например, будто кто то рассек тропы невидимые ножом, проступает кровь. Чтобы сшить, нужно тайное слово. В полумраке смутного ноября оно вдруг с нежданной легкостью становится явным.
Если сидеть среди некоей городской природы, деревьев, в потоке солнечного света, закрыть глаза, прекратить связь с видимым, оставить невидимое видимым, потом открыть снова - то появляется другой свет. Серебряный свет, будто другого солнца. Что же это за свет?
Контакт с силами не прекращается вообще никогда, но человек относительно него бессознателен. Он как кисточка, которой прямо сейчас рисуют, как сосуд, в который наливают вино. Если он хотя бы немного пробуждается к контакту - он уже и художник немного. Или веселый нетрезвый дух, что скитается по берегам ядовитой реки, подвывает - уааа, уаааа.
Устав от бесконечного обслуживания каких угодно сил, кроме воли собственного духа, он обращается во тьму и ждет, пока раскромсает его пополам надежный, звездами вычерченный маятник.
Не надо так. Контакт с силами прямо здесь, прямо сейчас танцуют силы, рождая энергию, а энергия уже движется простым вниманием, посмотрел на хорошее - потеплело, задумал злость - в воздухе острый нож. В материальном мире тоже, не чихнешь, чтобы чего-то не случилось, нельзя сделать действие, не получив отклика. Мир изменяется непрерывно нашими действиями и вниманием, как глина, на уровне материи и энергии. А кто пробужден к силам, хоть немного - тот и сам уже бессмертная сила, и маятнику не обязательно кромсать его пополам. Пусть делает то, к чему предназначен, прекращает смертный морок, власть которого не так велика. Уже в пространстве энергий ничего не исчезает бесследно. А выше - что и говорить.
Устав от бесконечного обслуживания каких угодно сил, кроме воли собственного духа, он обращается во тьму и ждет, пока раскромсает его пополам надежный, звездами вычерченный маятник.
Не надо так. Контакт с силами прямо здесь, прямо сейчас танцуют силы, рождая энергию, а энергия уже движется простым вниманием, посмотрел на хорошее - потеплело, задумал злость - в воздухе острый нож. В материальном мире тоже, не чихнешь, чтобы чего-то не случилось, нельзя сделать действие, не получив отклика. Мир изменяется непрерывно нашими действиями и вниманием, как глина, на уровне материи и энергии. А кто пробужден к силам, хоть немного - тот и сам уже бессмертная сила, и маятнику не обязательно кромсать его пополам. Пусть делает то, к чему предназначен, прекращает смертный морок, власть которого не так велика. Уже в пространстве энергий ничего не исчезает бесследно. А выше - что и говорить.
Говорит шаманка на семинаре: не надо ходить в тонкий мир со сложными абстрактными запросами. Просите мужа хорошего, денег побольше, здоровья.
Нафиг так жить?
Давайте ходить в мир духов за высочайшими абстракциями, за поиском истины, за невероятными и тайными смыслами, за несбыточным. Сколько можно жевать эту тухлую корысть. Сходите в мир духов просто посмотреть, найти интересное, поделиться с ними прикольным, помочь залатать дыру, да и просто так, потому что хочется и надо, чтобы магия была, и потому, что она есть.
Нафиг так жить?
Давайте ходить в мир духов за высочайшими абстракциями, за поиском истины, за невероятными и тайными смыслами, за несбыточным. Сколько можно жевать эту тухлую корысть. Сходите в мир духов просто посмотреть, найти интересное, поделиться с ними прикольным, помочь залатать дыру, да и просто так, потому что хочется и надо, чтобы магия была, и потому, что она есть.
В древнем мире человек был близок к смерти и к жизни, он своими руками доил коз и ломал ветки для костра, и эта близость давала ему определенные права. В том числе право экологично просить духов о физическом выживании и продолжении рода.
Сейчас этот архаический контекст может вернуться только в условиях голода и смерти, как это было раньше, или в отшельничестве, в редких, в общем, ситуациях, а так он давно сплыл. Человек отделен от смерти и от жизни плотной пеленой социальных практик, медициной, культурой, медиа и общим безверием.
Поэтому, если он выходит в эту пелену кричать о смерти и о жизни - он отягощает ее, он в ней тонет и кормит совершенно не тех духов, которых стоило бы. Духи, которые питаются человеческим страхом и жадностью сейчас, в древнем мире к костру не приходили, и даже не во всяких кошмарах являлись. Мир духов меняется вместе с человеком. А если современный человек, вместо того чтобы воспользоваться для решения вопросов выживания и благополучия всеми созданными им благами цивилизации, идет просить духов - он это обычно делает именно из страха и из жадности.
Пробиться через эту пелену к живому источнику, вместе с тем, сейчас намного легче - можно просто коснуться мира духов без страха и жадности. Отдавать, а не брать, действовать самостоятельно, а не спрашивать, любить, а не бояться.
Высшие духи не идиоты, они прекрасно видят, что человек уже не сидит у костра, тепло которого на шаг отделяет его живое тело от замерзания. И постоянное младенческое ДАЙ, обращенное в мир, их уже не вдохновляет. Возьми сам, человек. Сделай уже хоть что-то сам, иди выше.
Сейчас этот архаический контекст может вернуться только в условиях голода и смерти, как это было раньше, или в отшельничестве, в редких, в общем, ситуациях, а так он давно сплыл. Человек отделен от смерти и от жизни плотной пеленой социальных практик, медициной, культурой, медиа и общим безверием.
Поэтому, если он выходит в эту пелену кричать о смерти и о жизни - он отягощает ее, он в ней тонет и кормит совершенно не тех духов, которых стоило бы. Духи, которые питаются человеческим страхом и жадностью сейчас, в древнем мире к костру не приходили, и даже не во всяких кошмарах являлись. Мир духов меняется вместе с человеком. А если современный человек, вместо того чтобы воспользоваться для решения вопросов выживания и благополучия всеми созданными им благами цивилизации, идет просить духов - он это обычно делает именно из страха и из жадности.
Пробиться через эту пелену к живому источнику, вместе с тем, сейчас намного легче - можно просто коснуться мира духов без страха и жадности. Отдавать, а не брать, действовать самостоятельно, а не спрашивать, любить, а не бояться.
Высшие духи не идиоты, они прекрасно видят, что человек уже не сидит у костра, тепло которого на шаг отделяет его живое тело от замерзания. И постоянное младенческое ДАЙ, обращенное в мир, их уже не вдохновляет. Возьми сам, человек. Сделай уже хоть что-то сам, иди выше.
Зимой земля не растет, зимой ее не согревает солнце, ее не держит в руках Рогатый. Зимой она то, что есть - прах сухой, прах холодный и влажный, то, что осталось от жизни после конца жизни. Квинтэссенция остающегося, останки, усталость - мягкое, плотное, как бумага, спящее, как мертвый зверь на рельсах, таинственное и точное, горькое, сьедобное, рассыпающееся искрами. Земля зимой это сила как она есть, реальность как она есть, и в пограничье миров я снова к ней возвращаюсь, вспоминая с любовью, как быть земным. Крошево, горечь, неприкаянность. Прах, что скоро наденет свадебное платье, снежный саван, чья ночь прекраснее иного дня.
Божественное - не уникально, оно - не редкость, оно вездесущее. С ним все исполнено смысла, оно делает все - всем. У него разные имена, все имена - божественны. Но человек природой создан, чтобы тупить и понимать все неправильно, и он не замечает, насколько божественное присутствует во всем. Не замечает, пока не утратит.
Конечно, все мы находимся в том или ином состоянии утраты божественного. Мы видим пустоты и провалы в смыслах, мы видим места, где силы нет, мы видим пустые скорлупы. Мы видим смертность, мы привыкли к ее яду. То, чем мы ее видим - божественно, но трудно перевести внимание с яда на смысл, яд цепляет сильнее. То, чем мы отрицаем смертность - божественно. Кто внутренне не согласен, что смысла нет, тот божественен - и правильно не согласен. Переходную стадию, где смысла и силы еще нет, мы полагаем отсутствием смысла.
Конечно, все мы находимся в том или ином состоянии утраты божественного. Мы видим пустоты и провалы в смыслах, мы видим места, где силы нет, мы видим пустые скорлупы. Мы видим смертность, мы привыкли к ее яду. То, чем мы ее видим - божественно, но трудно перевести внимание с яда на смысл, яд цепляет сильнее. То, чем мы отрицаем смертность - божественно. Кто внутренне не согласен, что смысла нет, тот божественен - и правильно не согласен. Переходную стадию, где смысла и силы еще нет, мы полагаем отсутствием смысла.
Думаю в последнее время о балансе между самоутверждением и открытостью миру. Как писал один старый шаман, неважно, был он или нет на самом деле - у человека должна быть сила нагонять волну своей жизни. Воля к преобразованию, утверждение себя, снова и снова ритмично накатывает на берег, изменяя контуры мира. Что может быть прекраснее, чем плавить мир своей волей, сбываясь в нем.
Но есть и другое движение - впустить в себя внешнюю волну, позволить ей изменять себя. Быть предельно уязвимым, тихим, доверчивым, или радостным в этом движении - дать состояться новизне, судьбе, иному, тому, что не-я.
Где-то в непостижимой высоте, где превзойдена всякая противоположность, оба движения сходятся. Но мы пока внизу, и нам нужен баланс.
Движение открытости исцеляет, оно завершает ритм воли, так происходит рост, кольцеобразно, как внутри дерева. Это движение трудно, мы обычно закрыты из-за боли, жизнь здесь несоразмерно полна страданий. Эти страдания держат часть волевого ритма, ведь самое простое движение воли, не требующее даже развитого сознания, что есть и у клетки, и у бактерии - прочь от источника боли. В сторону от нее, и это называется стремлением к счастью. Развитый человек умеет двигаться туда, куда хочет сам, а не понукаемый страданием, но эта темная мотивация остается в бессознательном, животном всеобщем как основная.
Открытость и любовь в этих условиях требуют презрения к страданию, то есть мужества. Или бережности, готовности исцелять то немногое, что поддается исцелению, не уставая. Наши возможности малы, но большой мир, входя снаружи и изменяя, довершает разорванное до целостности, растит жизнь.
Но есть и другое движение - впустить в себя внешнюю волну, позволить ей изменять себя. Быть предельно уязвимым, тихим, доверчивым, или радостным в этом движении - дать состояться новизне, судьбе, иному, тому, что не-я.
Где-то в непостижимой высоте, где превзойдена всякая противоположность, оба движения сходятся. Но мы пока внизу, и нам нужен баланс.
Движение открытости исцеляет, оно завершает ритм воли, так происходит рост, кольцеобразно, как внутри дерева. Это движение трудно, мы обычно закрыты из-за боли, жизнь здесь несоразмерно полна страданий. Эти страдания держат часть волевого ритма, ведь самое простое движение воли, не требующее даже развитого сознания, что есть и у клетки, и у бактерии - прочь от источника боли. В сторону от нее, и это называется стремлением к счастью. Развитый человек умеет двигаться туда, куда хочет сам, а не понукаемый страданием, но эта темная мотивация остается в бессознательном, животном всеобщем как основная.
Открытость и любовь в этих условиях требуют презрения к страданию, то есть мужества. Или бережности, готовности исцелять то немногое, что поддается исцелению, не уставая. Наши возможности малы, но большой мир, входя снаружи и изменяя, довершает разорванное до целостности, растит жизнь.
Всякий персонаж существует в какой-то среде, на каком-то фоне. Этот фон является неотъемлемой частью истории о нем, он указывает на сущность самого персонажа.
Маг и мистик как персонаж уже довольно давно живет в противопоставлении себя обществу. Есть некие "все люди", они - какие-то, они видятся как цельное характерное нечто, и есть маг, хранящий острие своего отличия.
До недавних пор история была такая: есть тупое рациональное общество, где наука и прагматизм, где все квадратно и покрашено, где человек исполняет свою социальную роль и следует общепринятым ценностям. И маг - иррациональный бунтарь, который бросает вызов этой среде, находясь в живом переживании смыслов и сил, в отличие от мертвых ценностей общества и разума.
Теперь все изменилось радикально. Мы окружены тупым, но полностью иррациональным обществом. Отказ от познаваемости мира, мнения вместо истины, относительность и индивидуализм вместо общих ценностей, нейросеть вместо автора, развлечение вместо долга. Это не просто мир, где исчезла единая религия и не имеет смысла национальное государство. Это мир без центра, ему больше нельзя противостоять, воплощая хаос, потому что мир сам стал хаосом.
Кем теперь должен быть маг, чтобы сохранить острие своего отличия, чтобы противопоставлять и выделять себя? Неужели прибежищем какой-то иной рациональности, нового порядка? Или же попросту исчезла сама возможность противопоставлять магию и общественную реальность. Хаос исчез в хаосе. Оставаться собой придется совершенно другим способом.
Маг и мистик как персонаж уже довольно давно живет в противопоставлении себя обществу. Есть некие "все люди", они - какие-то, они видятся как цельное характерное нечто, и есть маг, хранящий острие своего отличия.
До недавних пор история была такая: есть тупое рациональное общество, где наука и прагматизм, где все квадратно и покрашено, где человек исполняет свою социальную роль и следует общепринятым ценностям. И маг - иррациональный бунтарь, который бросает вызов этой среде, находясь в живом переживании смыслов и сил, в отличие от мертвых ценностей общества и разума.
Теперь все изменилось радикально. Мы окружены тупым, но полностью иррациональным обществом. Отказ от познаваемости мира, мнения вместо истины, относительность и индивидуализм вместо общих ценностей, нейросеть вместо автора, развлечение вместо долга. Это не просто мир, где исчезла единая религия и не имеет смысла национальное государство. Это мир без центра, ему больше нельзя противостоять, воплощая хаос, потому что мир сам стал хаосом.
Кем теперь должен быть маг, чтобы сохранить острие своего отличия, чтобы противопоставлять и выделять себя? Неужели прибежищем какой-то иной рациональности, нового порядка? Или же попросту исчезла сама возможность противопоставлять магию и общественную реальность. Хаос исчез в хаосе. Оставаться собой придется совершенно другим способом.
Напомню про тихий чатик https://www.tg-me.com/esobenzo
Там можно говорить словами о невыразимом.
Там можно говорить словами о невыразимом.
Новое люди привыкли считать прекрасным, мы устремлены в будущее, новизна для нас - прогресс, оптимизм, надежда.
Но в мире Новое приходит в обличье смерти, острыми стальными когтями разрывает ткани, останавливает маховик времени. Новое опустошает гнезда, ломает столетние деревья, вырывает у земли ее внешнее золотое сердце. Максимальная новизна - ядерный взрыв, что не оставит ни крошки прежнего.
В жизнь Новое приходит, подобно судьбе, и отныне все, что привычно считать собой - не останется даже в памяти.
Мы стоим на границе Нового, с наивными мечтами о сладком будущем, с непродуманным оптимизмом, с пропагандой человечности. Новое немилосердно.
Мы стоим на границе Нового в тени горькой судьбы, перед стальными когтями во тьме.
Золото, что рождается в нас - тайное сердце земли. Новому говоря - да будет по слову нашему - мы золотом доплетаем новое, оживляем новое, создаем подлинное будущее. Новому мы говорим - Вечность. И рождается вечное новое.
С Йолем всех, живые и мертвые. Be blessed.
Но в мире Новое приходит в обличье смерти, острыми стальными когтями разрывает ткани, останавливает маховик времени. Новое опустошает гнезда, ломает столетние деревья, вырывает у земли ее внешнее золотое сердце. Максимальная новизна - ядерный взрыв, что не оставит ни крошки прежнего.
В жизнь Новое приходит, подобно судьбе, и отныне все, что привычно считать собой - не останется даже в памяти.
Мы стоим на границе Нового, с наивными мечтами о сладком будущем, с непродуманным оптимизмом, с пропагандой человечности. Новое немилосердно.
Мы стоим на границе Нового в тени горькой судьбы, перед стальными когтями во тьме.
Золото, что рождается в нас - тайное сердце земли. Новому говоря - да будет по слову нашему - мы золотом доплетаем новое, оживляем новое, создаем подлинное будущее. Новому мы говорим - Вечность. И рождается вечное новое.
С Йолем всех, живые и мертвые. Be blessed.
В снегу не видны прямые дорожки, каждая вторая - кривая, каждая вторая - сворачивает в сон. Делаешь шаг - забытье, тишина, неподвижность манит, как простор, в нем каркают вороны, воют волки, по степи скачут кони. Под ногами бугристый лед и песок, черный, серый, белый, черный. Каждый шаг осторожно, по кривой дорожке свернул - сон, асфальтовые дворы, раскаленные печи, на морозе стынет белье, кто-то кричит, зовет к ужину. Это сон, малыш-мертвец, мама не зовет тебя к ужину, посмотри наверх. Не хочет, хочет спать.
И я хочу спать, делаешь шаг - забытье, провал в сон на кривой дорожке. Глубокая, как зимнее море, жажда - перейти в иное состояние бытия, в единое со всем, в неподвижное среди всего, в лишенное красок. Черное, белое, серое, черное, белое, белое. Рисунок костей по ткани, ни имени больше, ни образа. По кривой дорожке свернуть - жизнь уйдет дальше, ты останешься. Собака отрывисто лает в ледяном воздухе, пахнет дымом печным. Нет предела любви моей к кривым, утлым, холодным смертным дорогам мира сего.
И я хочу спать, делаешь шаг - забытье, провал в сон на кривой дорожке. Глубокая, как зимнее море, жажда - перейти в иное состояние бытия, в единое со всем, в неподвижное среди всего, в лишенное красок. Черное, белое, серое, черное, белое, белое. Рисунок костей по ткани, ни имени больше, ни образа. По кривой дорожке свернуть - жизнь уйдет дальше, ты останешься. Собака отрывисто лает в ледяном воздухе, пахнет дымом печным. Нет предела любви моей к кривым, утлым, холодным смертным дорогам мира сего.
Есть лицевая сторона реальности. Человек живой, тверденький, руки-ноги-голова, в голове мысли и богатый внутренний мир, в сердце чувства. Вокруг безучастные пространства и твердыни, стенка заметна по удару головой, бутылка пива стоит 99.
Есть изнаночная сторона реальности, она случается, если человечка вывернуть наизнанку. Вокруг шепот и голоса, текучие образы, устойчивые мысли. Ненависть скалится волком, равновесие в кармане кинжалом, вокруг текучий свет и огонь.
Внутри теперь только покой и воля.
Что, если их еще раз вывернуть наизнанку?
Темнота. В темноте разворачиваются невиданные формы. Узнаем, когда умрем.
Есть изнаночная сторона реальности, она случается, если человечка вывернуть наизнанку. Вокруг шепот и голоса, текучие образы, устойчивые мысли. Ненависть скалится волком, равновесие в кармане кинжалом, вокруг текучий свет и огонь.
Внутри теперь только покой и воля.
Что, если их еще раз вывернуть наизнанку?
Темнота. В темноте разворачиваются невиданные формы. Узнаем, когда умрем.
Двойное прочное стекло, за ним идет снег и люди. В сером, черном, светло-сером, темно-синем. У большинства нет души.
Иногда искорка силы, иногда твердость идеи - вот идет парень в камуфляже, он солдат, душу у него порождает внешний контур дисциплины и защиты. Вот бледное лицо девушки-лисички, у нее искорка самосознающей нечеловеческой силы, она решила побыть человеком. Вот старик, у него в глазах ум, внутри ровный огонь - душа! Первый за сотни.
Может, у остальных тоже могла бы быть, но стерта, смята, выброшена, нет. Пустое место, идет тень, тащат ее внешние социальные потоки боли и скорби и жертвы, как мусор.
Я по ту сторону стекла, барный стул неудобный, волосы мокрые от снега, капучино в стакане - вкусно. Я, если честно, не знаю, есть ли у меня душа.
Иногда искорка силы, иногда твердость идеи - вот идет парень в камуфляже, он солдат, душу у него порождает внешний контур дисциплины и защиты. Вот бледное лицо девушки-лисички, у нее искорка самосознающей нечеловеческой силы, она решила побыть человеком. Вот старик, у него в глазах ум, внутри ровный огонь - душа! Первый за сотни.
Может, у остальных тоже могла бы быть, но стерта, смята, выброшена, нет. Пустое место, идет тень, тащат ее внешние социальные потоки боли и скорби и жертвы, как мусор.
Я по ту сторону стекла, барный стул неудобный, волосы мокрые от снега, капучино в стакане - вкусно. Я, если честно, не знаю, есть ли у меня душа.
У четырех людей напротив нет души. У женщины - есть. Она много страдала, но этого одного бы мало - она соотнесла себя со страданием, стала в нем, и душа появилась. Страдают все, но не все находят.
На улице безликий холод, звенят тонкие льдинки. Тени мертвых беспорядочно бродят. Новое время еще очень тихое, возможно, удалось уйти от ада, но придем ли к городу. Нет, говорит горький ангел, не удалось. Но придете.
На улице безликий холод, звенят тонкие льдинки. Тени мертвых беспорядочно бродят. Новое время еще очень тихое, возможно, удалось уйти от ада, но придем ли к городу. Нет, говорит горький ангел, не удалось. Но придете.
Магия - это развитая психопрактика, доступная каждому человеку, или магия - это дар, особая сила, с которой взаимодействуют только избранные?
Это крайние позиции, к которым выходят в разговорах, которые пропагандируются в медиа, которые так или иначе обдумываются внутренне. Первая современная, мотивирует, но упрощает - если все доступно всем, зачем этим интересоваться? Вторая древняя, намекает на тайную общность, закрывает возможность обмена с внешним миром - если все остальные по определению ничего не поймут и не будут иметь похожего опыта, зачем с ними разговаривать?
Сохранить и переживание избранности, глубины и тайны, и открытость миру, способность говорить о важном человеческим языком - вот она, задача баланса в текущем времени. Нельзя позволить приземлять свой опыт, не стоит и замыкаться в нем в узкой группе. Приземление и так достигло небывалых масштабов, унылая практичность жрет последние останки культуры. Узкие группы тоже не помогут - люди теперь настолько индивидуальны, что не способны договориться даже в пределах своей группы. И это тоже не способствует развитию культуры.
Культура, пространство идей и мифов и пространство диалога - это общая сверхчувственная среда, это вода и воздух для магии и цивилизации. Ее значение огромно, и ответственность велика, потому что каждый сейчас, кто пишет слова в интернет - творец культуры. Задумываться о творении - не верный признак ли мага, жреца, разумной сущности, здравомыслящего человека.
Это крайние позиции, к которым выходят в разговорах, которые пропагандируются в медиа, которые так или иначе обдумываются внутренне. Первая современная, мотивирует, но упрощает - если все доступно всем, зачем этим интересоваться? Вторая древняя, намекает на тайную общность, закрывает возможность обмена с внешним миром - если все остальные по определению ничего не поймут и не будут иметь похожего опыта, зачем с ними разговаривать?
Сохранить и переживание избранности, глубины и тайны, и открытость миру, способность говорить о важном человеческим языком - вот она, задача баланса в текущем времени. Нельзя позволить приземлять свой опыт, не стоит и замыкаться в нем в узкой группе. Приземление и так достигло небывалых масштабов, унылая практичность жрет последние останки культуры. Узкие группы тоже не помогут - люди теперь настолько индивидуальны, что не способны договориться даже в пределах своей группы. И это тоже не способствует развитию культуры.
Культура, пространство идей и мифов и пространство диалога - это общая сверхчувственная среда, это вода и воздух для магии и цивилизации. Ее значение огромно, и ответственность велика, потому что каждый сейчас, кто пишет слова в интернет - творец культуры. Задумываться о творении - не верный признак ли мага, жреца, разумной сущности, здравомыслящего человека.
Небо цветом не отличается от земли, дорога цветом не отличается от обочины, обочина - от пустыря, глаз не различает цветов. Последнее - тени, бледный соломенный цвет камыша, бледный темный цвет дальнего леса. Через мгновение не видно их, ни леса, ни камыша. Время без цвета, время без формы, время, где нет дорог. В него вступаешь мягко, неслышно, идешь в любом направлении.
