Британия открыто объявляет о своём имперском реваншизме.

Локдаун в Лондоне 🤷‍♀️ (сегодняшнее фото)

Рубрика «исторический анекдот». Говорят, однажды король Англии Генрих II Плантагенет (1133-1189), известный также как Генрих Короткий плащ, вызвал к себе епископа Хью из Линкольна, чтобы отругать за то, что тот кого-то не того отлучил от церкви. Когда священник прибыл и подошел к королю, тот был занят важным делом: с помощью иголки и нитки зашивал кожаную повязку. Увидев это, Хью заметил по-французски: «Как вы похожи на ваших кузенов из Фалеза!».

Говорят, Его Величество так хохотал, что упал и катался по полу.

Дело в том, что Генрих II приходился правнуком Вильгельму Завоевателю через свою мать Матильду. А Фалез — это норманнский городок, из которого происходила мать Вильгельма — Герлева, любовница герцога Нормандии Роберта. От этого союза и родился Вильгельм, которого в юности называли Бастардом.

Так вот, Герлева была дочерью скорняка, т.е. ремесленника, который шил и чинил вещи из кожи. Таким образом, епископ Хью, увидев короля Генриха с иголкой в руках, припомнил ему родственников-простолюдинов.

Если вы вдруг присматриваете городскую недвижимость в Великобритании, то вот отличный вариант — элегантный трёхэтажный георгианский дом в центре Эдинбурга, по адресу 17 Danube Street. Представляет собой выдающийся образец архитектуры соответствующего периода. Винтовая лестница и камины на каждом этаже прилагаются.

Газета Scotsman посвятила продаже целую статью — а все потому, что между Второй Мировой войной и 1977 годом (годом смерти хозяйки) это был самый элегантный бордель Эдинбурга.
В борделе было 15 постоянных сотрудниц и 25 «приходящих» (в периоды большого спроса: Эдинбургского международного фестиваля в августе и генеральной ассамблеи Церкви Шотландии в мае). А если в порту Эдинбурга стояло особенно большое судно, то очередь жаждущих моряков продолжалась на соседнюю улицу.

Хозяйку звали Дора Нойс, и она никогда не называла своё заведение «борделем», предпочитая именовать его «домом отдыха и удовольствия» или «YMCA с дополнительными услугами».
Жители соседних домов получали в заведении Доры скидку — чтобы компенсировать ущерб от шума.

Дору 47 раз штрафовали за «жизнь на доходы от аморальной деятельности», она каждый раз немедленно платила штраф и называла это «частью работы в индустрии», а затем устраивала пресс-конференцию в ближайшем пабе. Когда ее отправили в тюрьму на три месяца, она вышла оттуда со словами: «Какая глупость со стороны суда тратить на меня деньги налогоплательщиков». В ее отсутствие местные власти получали больше жалоб на шум и драки, и в итоге заключили, что «при Доре порядка больше».
После ее смерти в некрологе написали, что она предоставляла «необходимое социальное обслуживание».

(А ещё “necessary social service” — это неприличный, но точный каламбур).

https://en.m.wikipedia.org/wiki/Dora_Noyce

Вот в Германии Санта дарил кусок угля непослушным детям, в наказание. А в Шотландии новогодние гости приносили хозяевам кусок угля и стакан виски. Представляю хозяев: «О, как здорово, спасибо, садитесь, сейчас положим ваш подарок в печку и погреемся. У нас где-то завалялась половинка картофелины, теперь мы ее испечём».

Автор очень хочет вернуться к ведению канала, но всё ещё пребывает в психологическом ступоре/поиске заказчиков, количество которых во время пандемии уменьшилось.

Если кто-нибудь считает, что автору поможет стимул, то можно дать автору на чай: buymeacoff.ee/waynow
Это необязательно, но автору будет приятно.

Спасибо за кофе! I’m smitten and humbled и готовлю новые посты.

А вот пока Генри Мэйхью — журналист, знаменитый своими репортажами о лондонской бедноте, отец социологии, писатель-сатирик и один из основателей журнала «Панч» и, безусловно, наш человек.

К примеру, Мэйхью описывает уличных продавцов печатной продукции, разделяя их на четыре категории:

• те, кто продают газеты на одном постоянном месте — обычно недалеко от их типографии. Новости могут быть любыми — от сплетен, собранных по соседям, до знаменитого дела о разводе короля Георга I и королевы Каролины, на котором некоторые сделали состояние. В общем, это предки современных таблоидов — лишь с той разницей, что этих типографов активно гоняла полиция;

• те, кто продают печатную продукцию, постоянно передвигаясь с улицы на улицу. Они производят как можно больше шума и в основном торгуют «murders, seductions, crim. cons., explosions, alarming accidents, assassinations, deaths of public characters, duels, and love-letters» (crim.cons, если вы помните — это судебные дела о разводах, а love-letters — выдуманные письма);

• дальше идут продавцы «длинных песен», которые летом (в сухую погоду) носят свой товар в виде длинных распечаток, закреплённых на шесте, а в другие сезоны продают книжки-песенники;

• четвёртая категория — певцы баллад, которых привлекают внимание публики пением, а особо заинтересовавшимся продают книжечку с только что пропетым текстом.

Среди всех категорий Мэйхью особенно выделяет викторианских работников жанра true crime: «охотников за смертью», которые обещают продать «полное, честное и детальное описание недавнего дьявольского убийства», и неважно, что самые популярные убийства в их репертуаре могли произойти добрых двадцать лет назад: например, говорит информант Мэйхью, «Убийство ребёнка в Скарборо» много лет отлично работает на целевой аудитории молодых женщин: богатый молодой офицер соблазняет красавицу, дочку бедного священника, она беременеет, рожает ребёнка и топит его в канаве — следует арест и тюрьма. Для женщин постарше, матерей есть «Ливерпульская трагедия»: содержатели постоялого двора не узнали собственного сына, вернувшегося из колоний, и убили его ради кошелька с золотыми. Обе истории, вскоре признаётся информант, — полная выдумка; опытный уличный продавец держит в запасе полсотни таких историй и вытаскивает их на свет божий в зависимости от конъюнктуры: в зависимости от сезона и аудитории в дело идёт простушка Сара, питавшаяся картофельными очистками, и последние слова убийцы.

Мэйхью приводит совершенно замечательную прямую речь информанта, который то хвастается, какое убийство сделало ему tremendously well неделю, то делится секретами мастерства и трюками:
— как продавать выдуманные любовные письма, выдав их за адресованные хорошенькой женщине, живущей на этой улице;
— как прожечь товар трубкой, а но распродать всю пачку, выдав за секретные бумаги, выкраденные во время пожара в здании Парламента;
— как на спор продать пачку чистой бумаги под видом запрещенных памфлетов;

то вспоминает о своей горькой долюшке розничного торговца и просит покровительства. Пытаться перевести эту речь — только испортить:

«We do very well with 'love-letters.' They are 'cocks;' that is, they are all fictitious. We give it out that they are from a tradesman in the neighbourhood, not a hundred yards from where we are a-standing. Sometimes we say it's a well-known sporting butcher; sometimes it's a highly respectable publican - just as it will suit the tastes of the neighbourhood. I got my living round Cornwall for one twelvemonth with nothing else than a love-letter. It was headed, 'A curious and laughable love-letter and puzzle, sent by a sporting gentleman to Miss H-s-m, in this neighbourhood;' that suits any place that I may chance to be in; but I always patter the name of the street or village where I may be. This letter, I say, is so worded, that had it fallen into the hands of her mamma or papa, they could not have told what it meant; but the young lady, having so much wit, found out its true meaning, and sent him an answer in the same manner. You have here, we say, the number of the house, the name of the place where she lives (there is nothing of the kind, of course), and the initials of all the parties concerned. We dare not give the real names in full, we tell them; indeed, we do all we can to get up the people's curiosity. I did very well with the 'Burning of the House of Commons.' I happened by accident to put my pipe into my pocket amongst some of my papers, and burnt them. Then, not knowing how to get rid of them, I got a few straws. I told the people that my burnt papers were parliamentary documents that had been rescued from the flames, and that, as I dare not sell them, I would let them have a straw for a penny, and give them one of the papers. By this trick I got rid of my stock twice as fast, and got double the price that I should have done. The papers had nothing at all to do with the House of Commons. Some was 'Death and the Lady,' and 'Death and the Gentleman,' and others were the 'Political Catechism,' and 365 lies, Scotch, English, and Irish, and each lie as big round as St. Paul's. We don't care what there is in the papers, so long as we can sell them. I remember a party named Jack Straw, who laid a wager, for half a gallon of beer, that he'd bring home the money for two dozen blank papers in one hour's time. He went out into the Old-street-road, and began a patter about the political affairs of the nation, and Sir Robert Peel, and the Duke of Wellington, telling the public that he dared not sell his papers, they were treasonable; so he gave them with a straw - that he sold for one penny». (From "The Morning Chronicle : Labour and the Poor, 1849-50; Henry Mayhew").

Книга заклинаний: «Вы можете заворожить женщину, дав ей кусок сыра».

Викторианский Лондон был в некотором роде идеалом ресайклинга. Сборщики костей собирали и продавали их на мыльные или фарфоровые фабрики; toshers прочесывали канализацию с сетью в поисках мелких денег, железа и прочих ценностей (если находили труп — наверное, передавали сборщикам костей) и иногда заканчивали жизнь во вспышке скопившегося метана. Самыми странными с высоты сегодняшнего дня кажутся pure collectors: эти люди бродили по городу с ведром наперевес и собирали собачьи какашки.
Но не просто так, а чтобы продать их кожевникам — те с помощью содержащихся в экскрементах химических веществ дубили самую тонкую кожу для перчаток и книжных переплетов. (Поэтому собираемая субстанция называлась «pure» — «очиститель»).

Теперь вы тоже будете думать об этом, когда берете в руки старые книги в обложках из кожи.

Один из ранних ирландских законодательных текстов описывает хорошую кошку двумя характеристиками: она способна ловить мышей и мурлыкать. Кошка, обладающая обеими характеристиками, стоит трёх коров. Кошка, которая умеет только мурлыкать (но не охотиться), стоит полторы коровы. Ценность котёнка равна 1/9 ценности кошки до тех пор, пока он не становится самостоятельным (а после этого оценивается по его способностям ловить мышей и мурлыкать).

В уэльском праве (10-й век) королевская кошка оценивается в стожок пшеницы высотой с длину кошки. Все остальные кошки стоят 4 пенса, если они в хорошем состоянии (!).

Больше фактов на английском — в Твиттер-треде: https://twitter.com/erik_kaars/status/1124666149638160384?s=21, или в первоисточнике — чудной академической статье: https://link.springer.com/article/10.1007/s10816-014-9208-9

Это цельный шотландский персонаж пришёл с саночками кататься с горочки. Больше всего мне нравится подушечка в покрышке.

Если в Лондоне жаждущие плотских наслаждений туристы пользовались Харрисовским списком, то в Единбурге к их услугам была тоненькая книжка «Ranger’s Impartial List of the Ladies of Pleasure in Edinburgh», составленная и изданная в 1775 году Джеймсом Тайлером по прозвищу «Воздушный шар».

Прозвище было дано неспроста: Тайлер был первым британцем, прокатившемся в корзине воздушного шара (в 1784 году), и после стал таким энтузиастом, что решил поставить дело на широкую ногу: спроектировал несколько шаров и успешно поднимался на них в воздух, пока однажды не рухнул с неба прямо перед специально собравшейся толпой зрителей. Чтобы не возвращать инвестиции и деньги за билеты, Тайлер бежал в Салем, Массачусетс, и там через некоторое время, напившись, случайно утонул.
Кроме того, по слухам, Тайлер написал несколько сотен статей для Британской Энциклопедии, пользуясь корытом своей прачки вместо стола, и перманентно нуждался в деньгах. В общем, живописная и разносторонняя личность.

Но это было позже, а в 1775 году Тайлер выполнял роль узкоспециализированного туристического бюро, посвящая свое время исследованиям характеристик эдинбургских проституток. Справочник сопровождает ироничное предисловие (которое, как мы помним, в 12 веке могло быть совершенно серьёзным заявлением) о том, что добровольные прислужницы Венеры чрезвычайно полезны обществу, отвлекая «политических бунтарей, пьяниц и юристов от бесчинств».

Пример записи из справочника — в следующем посте.

Экземпляр «Тайлеровского списка», сохранившийся в Национальной библиотеке Шотландии, сопровождается довольно забавной надписью на титульном листе:
«Эта книга (...) была куплена мной ради записи о миссис или леди Агнью на странице 35, — которая приходилась моей матери внучатой теткой и, будучи выдана замуж в семью Лохно, звалась леди Мэри Монтгомери; так что мне хотелось сохранить это бесценное свидетельство о жизни моей родственницы. Однако моя мать, которая близко знала два поколения женщин семейства Агнью, заверила меня, что эти сведения полностью ложны, и она никогда не слышала о такой женщине — хотя должна была бы, от своей бабушки или других родственников, если бы описываемая на странице 35 действительно существовала. К.К.Шарп»

А вот страница 35:

«Миссис, также известная как леди, Агнью, из Нетербоу. Это пьющий тючок непотребств, около 50 лет, пышущая здоровьем и высокая, занимается этим старинным ремеслом с 13 лет. Может похвастаться тем, что она дочь покойного баронета, который показал себя отважным генералом в позапрошлой войне. Позор для своей семьи, одной из лучших в Шотландии, она была отправлена на север, где продолжала своё дело. Она не принимает по внимание ни приличия, ни манеры, и с одинаковой готовностью возляжет с трубочистом и с лордом. Её желания настолько ненасытны, что она не придает большого значения компании гренадеров. Берите её целиком, ибо она — запущенный случай».

Неудивительно, что миссис Шарп наотрез отрицала существование такой родственницы.

Всю эту историю и оригинал записи можно прочесть в блоге Национальной библиотеки Шотландии.

Где-то в Эдинбурге живет человек с данным при рождении именем Вальтер Скотт. Поначалу он хотел стать учёным, точнее — физиком. Отучился в Эдинбургском университете, затем попал на PhD в Кавендишскую лабораторию в Кэмбридже и был вполне успешным исследователем физики элементарных частиц.

Затем решил, что учёным слишком мало платят, и подался в инвестиционный менеджмент. Основал компанию Walter Scott & Partners. Сделал ставку на американских клиентов и, чтобы впечатлить их, на обсуждение сделки приходил в килте.

Работало, по-видимому, отлично, и в 2006 году Вальтер Скотт продал компанию американской BNY Mellon за что-то между 250 и 500 миллионами долларов.

А потом пожертвовал 1 миллион Национальному музею Шотландии, сказав: «Я, как физик, обязан поддержать музей, который прославляет Александра Флеминга и других всемирно известных шотландских ученых».

В результате в музее есть галерея, названная в его честь — в честь Вальтера Скотта. Никто и не подозревает, что речь об инвестиционном менеджере, а не о писателе. Удобное имя.

Самый таинственный миллионер Эдинбурга — пижонистый теоретический физик в килте.

В начале «Ромео и Джульетты» в переводе Савич (только у неё, остальные обошлись «кукишем») есть загадочная сцена «грызения ногтей»:

САМСОН, ЗАВИДЯ СЛУГ МОНТЕККИ, говорит приятелю сквозь зубы: Выведем их из себя. Если они начнут драку первыми – закон будет на нашей стороне.
ГРЕГОРИО отвечает: Я скорчу злое лицо, когда пройду мимо. Посмотрим, что они сделают.
САМСОН: Я буду грызть ноготь в их сторону. Они будут опозорены, если смолчат.
ПОДХОДЯТ СЛУГИ МОНТЕККИ.
АБРАМ, вызывающе: Не на наш ли счёт грызете вы ноготь, сэр?
САМСОН, прямо глядя ему в глаза: Грызу ноготь, сэр.
АБРАМ: Не на наш ли счет вы грызете ноготь, сэр?
САМСОН: Нет, я грызу ноготь не на ваш счет. А грызу, говорю, ноготь, сэр!
ГРЕГОРИО: Вы набиваетесь на драку, сэр?
АБРАМ: Я, сэр? Нет, сэр.
САМСОН: Если набиваетесь – я к вашим услугам. Я проживаю у господ, ничуть не хуже ваших.

Трудно представить, как можно грызть ноготь в чью-то сторону. В оригинале у Шекспира, конечно, другое:

SAMSON: Nay, as they dare. I will bite my thumb at them, which is a disgrace to them, if they bear it. (bites his thumb)
(...)
ABRAM: Do you bite your thumb at us, sir?
SAMPSON: (aside to GREGORY) Is the law of our side if I say “ay”?
GREGORY: (aside to SAMPSON) No.
SAMPSON: No, sir. I do not bite my thumb at you, sir, but I bite my thumb, sir.

Выглядело это так: поместить большой палец за верхние передние зубы и затем резко выдернуть его наружу.
Пишут, что жест был популярен в Сицилии и постепенно входил в моду в Англии — но, видимо, недостаточно, так что Шекспиру пришлось пояснять его значение. А смысл жеста был равноценен сегодняшней демонстрации среднего пальца.
То есть, сцена выглядит так:

САМСОН: Я им покажу средний палец.
АБРАМ (подходит): Это ты нам показываешь средний палец?
(...)
САМСОН: А? Не, это я не вам показываю, это я непроизвольно, привычка такая — во, смотри-ка, опять средний палец.
ГРЕГОРИО: А ты че такой дерзкий?

Этот прекрасный наглядный костюм елизаветинского гопника создан для венецианского карнавала до пандемии.

Тот же костюм елизаветинского гопника в полный рост. Наверное, так и выглядел Самсон.