из того, что запомнилось в этом году: много читала других людей и занималась их искусством на работе, мало делала из-за этого своего. В процессе было интересно, но к концу года поняла, что своих текстов мне очень не хватает. Справедливости ради, два журналистских материала у меня все-таки вышли: во-первых, поразбирала для «Кинопоиска» легендариум группы «Король и Шут» (шутки шутками, но отказаться от возможности наконец-то поделиться с общественностью своими наблюдениями на тему образа злого деда в лирике группы было сложно), во-вторых, поучаствовала в качестве спикера в проекте онлайн-журнала фонда V-A-C Sreda, в ходе которого авторы «Среды» разговаривали с художниками, работающими в мастерских ГЭС-2 «Своды» — по итогом этого проекта ребята издали целую книжку, сегодня вот ее презентуют. Моим собеседником там был Владислав Ефимов, мы с ним совсем разные, конечно, но из-за разницы возраста и опыта получилось несколько интересных эпизодов в разговоре.

Художественное писать я тоже пробовала, но получались больше зарисовки и фрагменты. Один текст даже получилось закончить, и его я хочу вам показать, потому что он для меня важен. Это «Эссе об умолчании» — выросшая из таких вот зарисовок и фрагментов к середине года история; форму эссе она приняла под влиянием жанрового опен-колла журнала «Незнание», который я в итоге не прошла, но текст все равно мне нравится. Литературный язык, авторский голос, способы говорения, сама возможность говорить — важные сюжеты для меня уже много лет; в «Эссе об умолчании» я попробовала зафиксировать свой опыт размышления об этих темах в период становления новой цензуры. Выкладываю эссе здесь, буду рада, если оно найдёт читателей. С наступающим, желаю нам не терять в будущем свои сюжеты и свои голоса.

подсмотрела у Александра Скидана вот это хорошее из Мандельштама, держите тоже:

***
День стоял о пяти головах. Сплошные пять суток
Я, сжимаясь, гордился пространством за то, что росло на дрожжах.
Сон был больше, чем слух, слух был старше, чем сон, — слитен, чуток,
А за нами неслись большаки на ямщицких вожжах.

День стоял о пяти головах, и, чумея от пляса,
Ехала конная, пешая шла черноверхая масса —
Расширеньем аорты могущества в белых ночах — нет, в ножах —
Глаз превращался в хвойное мясо.

На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко!
Чтобы двойка конвойного времени парусами неслась хорошо.
Сухомятная русская сказка, деревянная ложка, ау!
Где вы, трое славных ребят из железных ворот ГПУ?

Чтобы Пушкина чудный товар не пошел по рукам дармоедов,
Грамотеет в шинелях с наганами племя пушкиноведов —
Молодые любители белозубых стишков.
На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко!

Поезд шел на Урал. В раскрытые рты нам
Говорящий Чапаев с картины скакал звуковой...
За бревенчатым тылом, на ленте простынной
Утонуть и вскочить на коня своего!

Апрель — май 1935

В примечании к стихотворению нашла: «Домашнее заглавие — «Чапаев»... Материалом для стихотворения послужил путь до г. Чердыни — первоначального места ссылки поэта (поездом — до Свердловска и Соликамска, далее пароходом — вверх по Каме, Вишере и Колве). «В дорогу я захватила томик Пушкина. Оська <старший конвойный — примечание из воспоминаний Надежды Мандельштам> так прельстился рассказом старого цыгана, что всю дорогу читал его вслух своим равнодушным товарищам».
Вообще хорошее, содержательное примечание — рекомендую его по ссылочке прочесть целиком, кому интересно, там становится хорошо видно, как и из чего порой складывается система образов у поэта в стихотворении.

67
А лучше всего — “Лесница существ”. Так и оставим, хорошо?

68
“Вот свет повсюду гаснет, но виден его след. Нет ничего ужасней, прекрасней тоже нет. Слюною кисло-сладкой подушку окропи. Вот коврик над кроваткой срывается с цепи. Вот медленная свинка колышется, поет. Картинки половинка пускается в полет. Другая половинка то тлеет, то горит. И Африка, и свинка, и доктор Айболит. И свет повсюду тухнет. И в горле ватный ком. И радио на кухне”

69
Ну, что? Все собрались? Можно начинать?

70
“о чем-то о таком”

"Лестница существ", 2006, Лев Рубинштейн (19.02.1947 – 14.01.2024)

💔

Роман Осьминкин вот выложил чудеснейшую фотографию из поездки со Львом Семеновичем в Зальцбург и несколько потешных историй о нём – таких, от которых хочется смеяться, а не плакать. Сохраню тут.

(ссылка ведёт в соцсеть, принадлежащую признанной в РФ экстремистской организации Meta)

Первый художественный текст, прочитанный в этом году – «Лавиния» Урсулы Ле Гуин.

Ле Гуин я люблю с детства, потому что у нас дома были изданные в девяностые-нулевые одной книгой, без других «Сказаний Земноморья», «Гробницы Атуана» и «Техану». Это умное, спокойное психологическое фэнтези без мачизма, построенное вокруг жизни одной женщины — Тенар, с детства отданной в жрицы темным силам по прозвищу Безымянные. В «Гробницах» Ле Гуин долго фокусируется на быте жриц, прежде чем перейти к реальному экшну — и мы сначала наблюдаем за прядением шерсти, ношением воды из колодца, сбором урожая, ритуальными танцами и другими повседневными делами главной героини, а потом сталкиваемся с обстоятельствами, в которых она проявляет свою внутреннюю силу. То же самое происходит в «Техану», только там героиня уже взрослая матрона, мать семейства и маг с большим потенциалом, сталкивающаяся с мизогинией со стороны магов-мужчин, потому что в мире Земноморья магия считается неженским делом. Помню, что мне очень нравилось в детстве читать, как взрослеет в своем полузаброшенном храме Тенар, и что это повествование сильно отличалось от привычного мне фэнтези, где примерно с третьей страницы начинались подвиги с маханием мечами и раскидываемыми в разные стороны трупами врагов (его, впрочем, я тогда тоже любила).

Такой «женский взгляд» мы видим и в «Лавинии». Только в этот раз Ле Гуин работает не с собственным вымышленными миром, а со вселенной «Энеиды» Вергилия, классической древнеримской поэмы и одним из основополагающих текстов для истории европейской литературы. Писательница пробует показать нам события поэмы с точки зрения Лавинии, царевны народа латинов, ставшей женой троянского героя Энея и вместе с ним основавшей династию, которая со временем построит Рим. Эней – главный герой поэмы Вергилия, а о Лавинии в этой поэме есть лишь несколько строчек.

Получается, на мой взгляд, здорово. Ле Гуин много внимания уделяет тому, чтобы реконструировать и объяснить современному человеку мир, в котором действовали героя Вергилия, показать на самом деле простой, непышный быт крестьян-латинов. У неё и сама Лавиния такая, простая, чуткая к природе и сильная интуицией, скорее ведунья, чем царица (впрочем, писательница напоминает и о том, что для древних народов цари часто были не просто властителями, но жрецами, общавшимися от имени того или иного народа с богами). Находится в романе место и Вергилию, и даже Данте, и размышлениям о человеческой истории и истории литературы в частности, о месте женщины и женского голоса в обеих этих историях. О войне и цене героизма, измеряемой количеством убитых героем врагов – тоже.

Меня роман увлек, мне нравилось погружаться в мир Лавинии, и я справилась с книгой за неделю – рекордный срок для художественного текста с моей нынешней нагрузкой. Признаюсь честно, «Энеида» в свое время меня настолько не захватила, и на экзаменах по античной литературе я уповала на прочитанный накануне краткий пересказ. В послесловии Ле Гуин признается в любви поэме Вергилия, а в самом романе очень трогательно и чутко рассказывает о самом поэте – и, на мой взгляд, оммаж у нее получился отличный. Рекомендую

спонтанно захотелось поделиться здесь стихотворением моего друга, петербургского поэта Ивана Басова

Когда наступит пиздяо
Когда принесут мой гроб
Под небом таким словно блю кюрасао
Поставят нормальный рок

Лед зеппелин и дип пёрпл
Которых я не любил
Квартиру прокурят которую пропил
Покорный ваш крокодил

Погода в Санкт-Петербурге
Трава, лестничный пролёт
Ты помнишь Алёша лайтовую дурку
С гитарой кто-то споёт

Под небом цвета лосося
Под пальмами да дружок
Пускай ничего ничего не сбылось но
Хорош горячий песок

Всем привет, мы выныриваем из молчания с большими новостями — Автовирус мутирует и объявляет новый опен колл — на этот раз бессрочный🪸

Тема нового опен колла — «после автофикшна». Если на этом моменте вы почувствовали замешательство, не переживайте. Мы не пытаемся преодолеть и забыть жанр, а скорее призываем переосмыслить его, отталкиваясь от тех же правил игры. Наша общая задача — помыслить автофикшн после и во время катастрофы. Это не ограничивающая рамка, а скорее приглашение к коллективному размышлению.

«После автофикшна» — это отсылка к термину философа Валерия Подороги «время после», описывающему эпоху посткатастроф, и предложение подумать о том, что уже наступило и что еще наступит.

Это первый опен колл, в котором мы не определяем конкретную тему и даем автор:кам возможность определить ее самим. Мы чувствуем потребность в обмене смыслами — и надеемся, что это поможет нам вообразить/приблизить/увидеть другое время.

Условия:
🌫️неопубликованные ранее тексты до 10 000 знаков
🌫️всем автор_кам мы, как и всегда, платим небольшой гонорар
🌫️принимаются любые (после)автофикциональные формы — проза, поэзия, кросс-жанровые тексты
🌫️тексты ждём на почту [email protected]

На этот раз отобранные тексты мы будем публиковать в телеграм-канале Автовируса по подписке: вы сможете приобрести доступ к отдельным текстам или ко всем сразу. Первые тексты будут открыты для всех подписчиков канала.

Константин Стешик, "Сердце горбуна"

Поэт и драматург из Беларуси написал сюрреалистическую сказку о потусторонем мире, в который попадают двое друзей, увязавшись за горбатой старухой. Такая, знаете, узнаваемая по нынешним временам история о том, как ты вроде бы не хотел, а вдруг оказался вынужден жить по правилам выморочной игры, в которую играет с тобой неприятный старый алкоголик из соседнего подъезда.

Достаточно плотный маленький текст, особенно рекомендую тем, кому нравятся сказки Романа Михайлова и пьеса "Серёжа очень тупой" Дмитрия Данилова

Исчисли миндаль.
Исчисли, что было горьким и не давало забыться тебе, –
к сумме причисли меня.

Я искал твои глаза, когда они открывались, и никто на тебя
не глядел,
я прял ту самую тайную нить,
и роса, твоя мысль,
по ней стекала в кувшины –
заклятые словом, что не нашло путь ни в чье сердце.

Лишь в нем ты вступаешь всецело в то имя, что – твоё,
идёшь непреложным шагом к себе,
свободно раскачиваются молоты под колокольной балкой твоей
немоты,
льнет подслушанное к тебе,
мертвое обнимает за плечи тебя,
и вы – сам-третей – идете сквозь вечер.

Сделай меня горьким.
Причисли меня к миндалю

Пауль Целан

ОДИН НА ЛУНЕ

1.
Сайфутдинов один на Луне
в пересменок
случилась мировая война
даже сперва
не заметил
всё закончилось быстро
не нарушая сна
корабли потерялись
системы слежения навеки отключены
спутники сходят с орбит
а Земля молчит
невооружённым глазом видно –
там всё коричневое теперь
плотными пыльными облаками
все континенты затенены

2.
так проходит
год или, может быть, даже два
у Игоря становится совсем какая-то мутная голова
чувствует себя напряжённо, странно
и однажды лунной ночью
заходит к нему Светлана
говорит: прости, я пьяная
вот, шубу на улице потеряла
хотела поймать такси
но денег мало
прости
можно – говорит – выпить кофе, чаю
а то я совсем уже замерзаю
перебрала
и за себя практически не отвечаю
попью и поеду дальше в место какое-нибудь клубное, злачное
музыку погромче включи, пожалуйста – говорит
и встала спиной к окну
и видно – она прозрачная

3.
потом приходили ещё бывшие соученики, друзья
родители
ещё средневековые франкские правители
и какие-то греческие князья
это никогда не кончится –
говорит себе Сайфутдинов –
ты это уже пойми
лучше выпей лошадиную дозу барбитуратов
маму, Светлану свою неосязаемую обними
будь уверен
шансов здесь нет
ты превращаешься в психа
лучше уж выйди
и где-нибудь в кратере Тихо
широким жестом
шлем сферический отстегни

4.
на всякий случай зачем-то
проверил баллоны, настроил рацию
вышел
как Моисей
впереди своего народа
Сайфутдинов по лунной пустыне
сопровождаемый своими множественными галлюцинациями
остановился в Море дождей
отстегнул застёжки
а ему – ничего
видимо, думает, легко и без всякой муки
я уже умер
но воздуха нет, а дышит
смотрит – вокруг не глюки
а сотня ангелов
встала вокруг него
и поют
в вакууме
и он их слышит

5.
пусть жизнь на Луне скучна, ограничена и убога
и поверхность её безвоздушна, суха, пуста
и Земля теперь, в основном, – безжизненные места
но
Игорь Равилевич Сайфутдинов –
последний живой человек
первый из селенитов
космический старожил
ходит везде без скафандра
молится Господу Богу
за всех
кто когда-то
жил


Фёдор Сваровский

***
Когда в воскресенье я выйду во двор
Чтоб птиц покормить, на кормушке - сугроб
Ты выглянешь в маленькое окно
Снегирь, у которого грудь, как вино
Синица, которая желтая желчь
Ворона, которая каркает же
Взлетели, взлетели, взлетели наверх
Отчаянье тяжкий, немыслимый грех
Отчаянье вместе со снегом таким
Но сыт я по горло и тем и другим
Ты тихо сидела и слёзы лились
По снежному полю гуляет Лилит
Она наступает на те же следы
Которые я оставляю и ты
Отчаянье тяжкий, немыслимый грех
Есть маленький лучик надежды у всех
Ты даже увешанный множеством гирь
Запомни, как семечек хочет снегирь
Их кто-то ему насыпает, дружок,
Наверное я, наверное бог

Андрей Родионов

НАРЦИСС

Ну что ж, пойдем. И может быть, я встречу
тебя, а ты меня, хоть и сейчас
мы вместе. Мы в одном и том же месте,
которое мне обозначить нечем,
и кто из нас двоих узнает нас?
Наш облик, как и путь наш, неизвестен.

Вот наступает вечер. Небо ищет
в асфальте впадин, заливает их
водой и долго смотрит в тротуары.
Так сумерки, сияя нищей
зарей витрин и парой глаз твоих,
становятся дождем везде и в паре

твоих глаз. Дождь
молчит: ни да,
ни нет. Ну что ж,
пойдем туда,

где Спи спокойно на граните
прочтем или Спокойно спите
без снов и никому не снясь,
где с высоты на вечер пролит
холодный взгляд и небо строит
зеркальный сад и сразу в грязь
сбивает яблоки глазные –
они соскальзывают вниз
и там текут, уже слепые.

И вот вокруг становится темно.
Лишь небо светло, как Нарцисс
в глубокой тьме ручья.
Он жив, блаженно дышит.
Прохладная струя
то волосы колышет,
то мягко стелет дно.

На что весь вечер просмотрел он
и что в ответ ему блестело
или сверкало как гроза
слилось с ним наконец в одно
легчайшее немое тело,
закрывшее глаза.

Григорий Дашевский (25.02.1964 – 17.12.2013)