На этих выходных #читательскийдневничок выглядит так. Книга о темном искусстве, невыносимо красивая, — а попалась случайно.
Наконец-то перечитываю «Обрыв» Гончарова — мой любимый русский роман. Знаю, что его традиционно считают самым слабым в «‘О’-трилогии», и на то есть причина. Любопытно, что по той же причине «Обрыв» так важен для меня.
Дело в главном герое. Напомню, зовут его Борис Райский, ему около тридцати лет, он из старинного дворянского рода, хорошее имение и доход. Надрываться не надо, цепляться за службу не надо — можно мечтать, гулять и наслаждаться жизнью. И всё бы ничего, но Райский — талантливый человек, который, к тому же, мнит себя большим художником. Он берется за кисть — и все говорят: «О, голубчик, у вас выдающиеся способности! Вам надо работать, вам надо учиться!»
«Что же, сидеть и рисовать с античных бюстов годами? — думает Райский. — Ну нет. Усердие для тех, в ком нет искры таланта. Пойду-ка вот лучше роман писать про свою жизнь и своих женщин».
И пишет. Но оказывается, что над романом надо тоже сидеть и трудно работать. Райскому надоедает, он ударяется в музыку, быстро пробегает азы, играет гаммы — но потеть за фортепиано каждый день не хватает усердия. Дилетант, он скачет от увлечения к увлечению, мечтая однажды в два прыжка одолеть пропасть и создать что-нибудь по-настоящему великое.
Трагедия заключается даже не в этом. Райский — человек слишком проницательный и тонкий, чтобы просто тешить себя иллюзиями. И не искусства ему хочется, а жизни: страстей, любовей, больших событий, большой славы. Потом он, как водится в русских романах, приезжает в имение, который заправляет бабушка, и влюбляется в одну из своих кузин Веру — и она-то возит его мордой по столу как надо.
(С линией Веры связана тема России, которая отдается в руки негодяев и анархистов, но сейчас не об этом).
Все романы «‘О’-трилогии» назидательны и сконцентрированы вокруг протагониста. Обломовщина всем понятна, осуждать ее легко и приятно. «Обыкновенная история» актуальна во все времена, Адуевы едут в Москву и Петербург во всякое время — и столица одинаково беспощадно лупит их по башке.
А что же с Борисом Райским из «Обрыва»?
Тип дилетанта, которому позволено искать себя до тридцати с лишним лет, был актуален на излете девятнадцатого века — по вполне понятным причинам. Наверное, он мог снова появиться в литературе шестидесятых — но был бы выписан грубо, с назидательностью уже отчаянной и злобной, как лентяй и тунеядец, а не как лишний человек. Про девяностые и говорить нечего — не до жиру, быть бы живу.
Но сейчас, кажется, тип Райского как нельзя кстати. В моем поколении, куда ни кинь, такие люди: я ищу, я не знаю, чего хочу, мне то нравится и это, но оно не плывет в руки само — а значит, я обижусь на ремесло и заброшу, и буду дальше искать нечто, что будет само плавиться в моих ручках.
Нет, я не ёрничаю: люди вовсе не наслаждаются своей неприкаянностью, это драма. Горе от вседоступности, больших ожиданий, низких требований к себе.
Когда я читала «Обрыв» в семнадцать, то видела в каждом слове и жесте Райского саму себя. Десять лет спустя, слава богу, не вижу: обстоятельства не позволили очень долго разбегаться и мечтать. Иногда жаль, конечно, — зато я точно знаю, что в основе всего настоящего лежит тяжелый и упорный труд. Мотивации не существует, есть дисциплина.
Но я думаю, и Гончарова вообще, и к «Обрыв» в особенности стоит вспомнить именно сейчас. Вода времени опять принесла нам многих-многих Райских, да и Вера-Россия тоже во все глаза завороженно смотрит на своего Марка Волохова, который вот-вот поведет к обрыву.
#читательскийдневничок
Дело в главном герое. Напомню, зовут его Борис Райский, ему около тридцати лет, он из старинного дворянского рода, хорошее имение и доход. Надрываться не надо, цепляться за службу не надо — можно мечтать, гулять и наслаждаться жизнью. И всё бы ничего, но Райский — талантливый человек, который, к тому же, мнит себя большим художником. Он берется за кисть — и все говорят: «О, голубчик, у вас выдающиеся способности! Вам надо работать, вам надо учиться!»
«Что же, сидеть и рисовать с античных бюстов годами? — думает Райский. — Ну нет. Усердие для тех, в ком нет искры таланта. Пойду-ка вот лучше роман писать про свою жизнь и своих женщин».
И пишет. Но оказывается, что над романом надо тоже сидеть и трудно работать. Райскому надоедает, он ударяется в музыку, быстро пробегает азы, играет гаммы — но потеть за фортепиано каждый день не хватает усердия. Дилетант, он скачет от увлечения к увлечению, мечтая однажды в два прыжка одолеть пропасть и создать что-нибудь по-настоящему великое.
Трагедия заключается даже не в этом. Райский — человек слишком проницательный и тонкий, чтобы просто тешить себя иллюзиями. И не искусства ему хочется, а жизни: страстей, любовей, больших событий, большой славы. Потом он, как водится в русских романах, приезжает в имение, который заправляет бабушка, и влюбляется в одну из своих кузин Веру — и она-то возит его мордой по столу как надо.
(С линией Веры связана тема России, которая отдается в руки негодяев и анархистов, но сейчас не об этом).
Все романы «‘О’-трилогии» назидательны и сконцентрированы вокруг протагониста. Обломовщина всем понятна, осуждать ее легко и приятно. «Обыкновенная история» актуальна во все времена, Адуевы едут в Москву и Петербург во всякое время — и столица одинаково беспощадно лупит их по башке.
А что же с Борисом Райским из «Обрыва»?
Тип дилетанта, которому позволено искать себя до тридцати с лишним лет, был актуален на излете девятнадцатого века — по вполне понятным причинам. Наверное, он мог снова появиться в литературе шестидесятых — но был бы выписан грубо, с назидательностью уже отчаянной и злобной, как лентяй и тунеядец, а не как лишний человек. Про девяностые и говорить нечего — не до жиру, быть бы живу.
Но сейчас, кажется, тип Райского как нельзя кстати. В моем поколении, куда ни кинь, такие люди: я ищу, я не знаю, чего хочу, мне то нравится и это, но оно не плывет в руки само — а значит, я обижусь на ремесло и заброшу, и буду дальше искать нечто, что будет само плавиться в моих ручках.
Нет, я не ёрничаю: люди вовсе не наслаждаются своей неприкаянностью, это драма. Горе от вседоступности, больших ожиданий, низких требований к себе.
Когда я читала «Обрыв» в семнадцать, то видела в каждом слове и жесте Райского саму себя. Десять лет спустя, слава богу, не вижу: обстоятельства не позволили очень долго разбегаться и мечтать. Иногда жаль, конечно, — зато я точно знаю, что в основе всего настоящего лежит тяжелый и упорный труд. Мотивации не существует, есть дисциплина.
Но я думаю, и Гончарова вообще, и к «Обрыв» в особенности стоит вспомнить именно сейчас. Вода времени опять принесла нам многих-многих Райских, да и Вера-Россия тоже во все глаза завороженно смотрит на своего Марка Волохова, который вот-вот поведет к обрыву.
#читательскийдневничок
Полина Дашкова «Место под солнцем»
Астрель, 1999
Внезапный масслит, о котором давно хочу рассказать — и решила, наконец, это сделать.
Итак, точная и лаконичная книга о девяностых. Детектив — потому что в каком жанре ещё писать об этой эпохе.
Главная героиня — Катя Орлова, балерина лет тридцати, скоро на пенсию. Танцует и живет беззаботно, потому что ее муж владелец казино. Но Глеба убивают в день премьеры балета «Леди Макбет», тело обмякает на руках примы-премьерши Кати. Начинается поиск подозреваемых, через которых время просвечивает, как через увеличительное стекло:
♠️любовница Глеба Оля — красивая, нищая и абсолютно сумасшедшая студентка философского, которая катается с молитвословом в метро и меняет памперсы за маразматичной бабушкой;
♣️отец Глеба Константин Иваныч — советский актер, переигравший вождей и комсоргов, а сейчас владелец жирного киношного бизнеса;
♠️его молодая жена Маргоша — холеная лисичка, в прошлом голодная студентка «Щуки»;
«Бояться не стоило. И вообще ничего в этой жизни не стоило бояться. Ничего, кроме зимнего холода, оторванных подметок, желтой крошащейся пшенки, которая ждет голодную до спазмов в желудке Маргошу дома, в пустом холодильнике, в мятой почерневшей кастрюле»
♣️тугомясая массажистка Светка, в детстве крутившаяся в компании Глеба и Кати; с тех пор вечно злая на жизнь — за то, что крутясь рядом с золотыми детками никогда не станет одной из них.
И прочие, прочие, прочие: бомжи и министры, братки и редакторы светской хроники. А ещё характерный выбор, который предстоит сделать главной героине: продолжить танцевать и получать гроши — или взяться за казино, погрузиться в вонючую трясину этого мира, бросить балет, но вкусно есть.
Очень добротный текст, в котором каждое слово на месте, и тесно сюжету в рамках жанра — перепиши немножко, направь фокус в другую сторону, и получится исторический серьезный роман, не хуже «Чертова колеса». Но и эта полу-сделанность, быстрая работа с прицелом на занимательность — тоже примета времени, что и говорить.
#читательскийдневничок
Астрель, 1999
Внезапный масслит, о котором давно хочу рассказать — и решила, наконец, это сделать.
Итак, точная и лаконичная книга о девяностых. Детектив — потому что в каком жанре ещё писать об этой эпохе.
Главная героиня — Катя Орлова, балерина лет тридцати, скоро на пенсию. Танцует и живет беззаботно, потому что ее муж владелец казино. Но Глеба убивают в день премьеры балета «Леди Макбет», тело обмякает на руках примы-премьерши Кати. Начинается поиск подозреваемых, через которых время просвечивает, как через увеличительное стекло:
♠️любовница Глеба Оля — красивая, нищая и абсолютно сумасшедшая студентка философского, которая катается с молитвословом в метро и меняет памперсы за маразматичной бабушкой;
♣️отец Глеба Константин Иваныч — советский актер, переигравший вождей и комсоргов, а сейчас владелец жирного киношного бизнеса;
♠️его молодая жена Маргоша — холеная лисичка, в прошлом голодная студентка «Щуки»;
«Бояться не стоило. И вообще ничего в этой жизни не стоило бояться. Ничего, кроме зимнего холода, оторванных подметок, желтой крошащейся пшенки, которая ждет голодную до спазмов в желудке Маргошу дома, в пустом холодильнике, в мятой почерневшей кастрюле»
♣️тугомясая массажистка Светка, в детстве крутившаяся в компании Глеба и Кати; с тех пор вечно злая на жизнь — за то, что крутясь рядом с золотыми детками никогда не станет одной из них.
И прочие, прочие, прочие: бомжи и министры, братки и редакторы светской хроники. А ещё характерный выбор, который предстоит сделать главной героине: продолжить танцевать и получать гроши — или взяться за казино, погрузиться в вонючую трясину этого мира, бросить балет, но вкусно есть.
Очень добротный текст, в котором каждое слово на месте, и тесно сюжету в рамках жанра — перепиши немножко, направь фокус в другую сторону, и получится исторический серьезный роман, не хуже «Чертова колеса». Но и эта полу-сделанность, быстрая работа с прицелом на занимательность — тоже примета времени, что и говорить.
#читательскийдневничок
Forwarded from магистр букв сопикова
В последнее время много думаю про смерть Есенина –– вообще периодами много думаю о нем (еще иногда о Бениславской). Тут, конечно, главный вопрос в том, повесился или всё же убили. Если двигаться по логике внутренней жизни (алкоголизм, распад, поэма «Черный человек» после реального эпизода белой горячки: Есенина нашли одетым во фрак в слезах у зеркала, которое он разбил тростью) — конечно, повесился. Если двигаться по логике судмедэкспертизы (пробитая голова, множественные повреждения, невозможность закрепить петлю на прямой трубе центрального отопления, даже на сгибе) — конечно, убили.
У Лекманова и Свердлова есть отличная биография Есенина, где разоблачаются теории заговоры. Типа как в сериале «Есенин» с Безруковым (2005, напомню, год) поэта насмерть бьют по голове подсвечником коварные чекисты-жидомасоны, а страшный Троцкий-Хабенский цедит в трубку: «Нет человека –– нет проблемы». Аки твой Саша Белый.
И вот об этом автографе часто думаю. «Жизнь моя и мое творчество еще впереди» — и двадцать четвертый год.
Memento mori, ничего никогда не откладывайте –– ни текстов, ни жизни.
У Лекманова и Свердлова есть отличная биография Есенина, где разоблачаются теории заговоры. Типа как в сериале «Есенин» с Безруковым (2005, напомню, год) поэта насмерть бьют по голове подсвечником коварные чекисты-жидомасоны, а страшный Троцкий-Хабенский цедит в трубку: «Нет человека –– нет проблемы». Аки твой Саша Белый.
И вот об этом автографе часто думаю. «Жизнь моя и мое творчество еще впереди» — и двадцать четвертый год.
Memento mori, ничего никогда не откладывайте –– ни текстов, ни жизни.
Знаете, что подумалось: на филфаке темп чтения был таким, что приходилось проглатывать по две книги в день, если делать всё честно. Естественно, мы жульничали и что-то пропускали, что-то читали не так внимательно, как нужно, под конец года великие тексты выматывали. Уже тогда у меня была идея однажды вернуться и отдать им должное.
А тут как раз я решила устроить себе перерыв и до лета не читать совруслита (ну разве что какое-то невероятное исключение попадется). И время настало, и открыла я группу «ВКонтакте», где мы перебрасывались материалами с однокурсницами, и нарыла несколько списков обязательной литературы — это, конечно, даже не пятая часть, мизер, остальное утеряно. Но все равно! (Особенно хорошо помню, какой восторг и ужас вызывал спецкурс по европейскому романтизму.)
Ту хум ит мей — оставлю несколько списков здесь. Если у вас осталось в архивах нечто похожее, обязательно делитесь.
А тут как раз я решила устроить себе перерыв и до лета не читать совруслита (ну разве что какое-то невероятное исключение попадется). И время настало, и открыла я группу «ВКонтакте», где мы перебрасывались материалами с однокурсницами, и нарыла несколько списков обязательной литературы — это, конечно, даже не пятая часть, мизер, остальное утеряно. Но все равно! (Особенно хорошо помню, какой восторг и ужас вызывал спецкурс по европейскому романтизму.)
Ту хум ит мей — оставлю несколько списков здесь. Если у вас осталось в архивах нечто похожее, обязательно делитесь.