Здравствуйте, товарищи!
Вот, в качестве субботнего энтертаймента, предлагаю посмотреть небольшую и простенькую лекцию про идентичность и всякие крищисы, с ней связаннын. Сейчас на группе как раз поднялась тема про экзистенциальные кризисы, кажется, сейчас это очень частая тема

#двенадцатыйдальневосточный 

https://youtu.be/8teOXDi8Py4

Товарищи, проверим теорию 6 рукопожатий!

Две прекрасных коллеги начинают проект в Германии - уверен, всем, кто там окажется, очень повезет!

Всех знаю лично, давно и очень впечатлен их профессионализмом. Вероника была одним из первых моих супервизоров, когда я еще только начинал путь в гештальт-подходе. С Аленой много лет работали на Алтайском интенсиве, вели группы 2 ступени. Если хотите лучше познакомиться с Аленой, в добавлю ссылку на лекции, которые мы вместе читали.

Попрошу всех неравнодушных рекомендовать и репостить! Да пребудет с нами осознанность, актуальность и ответственность)

Ссылка на программу: https://gestalt.ru/program_1_stage/programma-1-j-stupeni-182/
И чтобы было немного пользы
Это лекция про зависимость- youtu.be/90d1SMYBaco
А эта про терапевтические отношения - https://youtu.be/UKAJWfdtyIs

Вот!

ДИФФЕРЕНЦИАЛЬНАЯ ДИАГНОСТИКА

Товарищи! В этот понедельник прошел первый вебинар-клинический разбор курса "Психиатрия для психологв. Клинические аспекты гештальт терапии".

В этот раз проводили дифференциальную диагностику между психотическим и не-психотическим состояниями на примере нервной анорексии - пациентка с расстройством пищевого поведения демонстрировала снижение энергетического потенциала и нарастающую социальную отчужденность, что наводило на мысли о разворачивающимся эндогенном процессе.

Как всегда на таких встречах мы с Алексеем Андреяновым проводили психиатрическое интервью, а затем обсуждали впечатления, гипотезы и контр-перенос участников, паралелльно формулируя терапевтические мишени для практикующего психотерапевта.

Вот к каким выводам удалось прийти в результате проведенного разбора (возможно, вам будет интересны наши размышления):

Основной диагноз пациентки – нервная анорексия (F50.0 по МКБ-10). Данный диагноз обоснован характерной симптоматикой: у пациентки отмечается значительно сниженная масса тела (в анамнезе вес снижался вплоть до 36–42 кг, что существенно ниже нормы для её роста и возраста). Согласно МКБ-11, анорексия определяется как состояние с существенным дефицитом веса, не обусловленным соматической болезнью или нехваткой пищи. Кроме того, присутствует упорное стремление предотвращать восстановление веса – пациентка ограничивает питание, выбирает только низкокалорийные продукты, вызывает рвоту после еды, злоупотребляет слабительными. Эти поведенческие паттерны соответствуют критериям расстройства: при анорексии наблюдается постоянное ограничение калорийности (иногда – эпизоды очищения через рвоту или слабительные, чрезмерные физические нагрузки) в сочетании с интенсивным страхом прибавки массы тела. Пациентка открыто выражает боязнь поправиться и искажённо воспринимает свой облик – даже при критически низком весе она считает себя «толстой». Вес и форма тела явно неадекватно влияют на её самооценку (фактически становятся центральной ценностью). Подобное искажённое восприятие тела носит характер сверхценной идеи (она убеждена в излишней полноте вопреки объективной истине).

У пациентки, наряду с пищевыми нарушениями, отмечены некоторые симптомы, которые требуют дифференциальной диагностики с расстройствами шизофренического спектра (в частности, с шизофренией – код F20, и шизотипическим расстройством – F21 по МКБ-10). Это прежде всего указания на «навязчивые мысли» и ощущение, что «мысли – как будто не её», а также эпизоды аффективной нестабильности, возможные нарушения восприятия и выраженная социальная дисфункция.

Однако, проведенное обследование показало, что клинические проявления не удовлетворяют диагностическим критериям шизофрении: отсутствуют устойчивые бредовые идеи или галлюцинации, а феномены «чужих мыслей» носят, вероятно, обсессивный характер, связанный с анорексией. К тому же нет признаков характерного разстройства мышления (ассоциативного распада, нелогичности). Кроме того, любые подозрительные симптомы можно объяснить тяжёлым соматическим состоянием (на фоне истощения у пациентов с анорексией могут возникать транзиторные нарушения – например, ощущение дереализации, снижения концентрации, даже депрессивные психозы при критически низком весе). Известно, что для диагноза шизофрении нужно исключить, что симптомы являются следствием другого состояния (например, медицинского заболевания или токсического влияния). В нашем случае «псевдопсихотические» явления, скорее всего, вторичны по отношению к расстройству пищевого поведения. Поэтому основной диагноз (анорексия) представляется более уместным, чем шизофрения.

Еще одно замечание, которое, скорее может быть интересно для развития клинического мышления - мы можем провести дифференциальную диагностику с пограничным расстройством личности, для которого характерны симптомы, имеющиеся у пациентки:
- Эмоциональная лабильность: раздражительность, слёзы, колебания настроения.
- Суицидальные угрозы: звучали в контексте конфликта с матерью («выпрыгну в окно, если заставите есть»).
- Импульсивность: резкие траты на еду, требование покупать только определённые продукты.
- Конфликты с близкими: особенно с матерью, борьба за контроль.
- Нестабильная идентичность: переживание себя плохой, тотально неинтересной для окружающих.

Однако, мы также пришли к выводу, что ПРЛ как основной диагноз маловероятен, поскольку все же основной вектор проблематики – пищевое поведение и образ тела. Эмоциональные всплески и угрозы носят реактивный характер и связаны с едой, а не с широкой картиной межличностных отношений. Также отсутствует стойкий паттерн тотальной нестабильности в разных сферах (работа, друзья, партнёрство) – её дезадаптация концентрируется на болезни. Мы не смогли обнаружить хронического чувства пустоты, генерализованного страха покинутости и череды нестабильных романтических связей.

Если вам интересны психиатрические разборы, можно присоединиться к курсу - в нем не только клинические разборы, но и собрана достаточно полная информация о психиатрической клинике и пропедевтике в лекционном виде.
Ссылка здесь https://2psy.online/

#психиатриядляпсихологов #нервнаяанорексия

Товарищи! Вот очередная лекция интенсива #квартирник2025 про близость и уязвимость в отношениях от Екатерины Чижовой и Людмилы Тихоновой

Вот некоторые идеи оттуда:

...когда мы идём в терапию, будь то из-за тревоги, экзистенциального поиска или болезненного симптома — рано или поздно мы приходим к теме отношений. Хочу больше денег — выясняется, что речь о признании или страхе одиночества. Не могу сделать выбор — в итоге это тоже о связи с другим. Всё упирается в контакт. И тогда возникает слово «близость» — тёплое, но в то же время пугающее.

Стратегии избегания близости: как мы защищаемся

Каждый из нас так или иначе научился избегать уязвимости. Иногда — изощрённо. Вот лишь некоторые из этих стратегий:

Самодостаточность: «Мне никто не нужен». Видимость силы, за которой — страх потребности.
Агрессия: «Не подходи». Защита через нападение. Ближе подойти трудно — человек «кусается».
Циклические разрывы: «Сбежавшая невеста/жених». При сближении — паника и уход.
Сверхчуткость: поддерживать всех, но не открываться самому.
Уход в анализ: «Мне всё понятно, я уже всё проработал». Сокрытие чувств за знаниями.
Изоляция: полный отказ от контактов. Без людей — нет боли.
Стремительное сближение: «Мы знакомы из прошлой жизни». Быстрое вхождение в контакт, без реального узнавания.
Идеализация и разочарование: создание фантазийного образа, затем — боль от несоответствия.
Псевдоблизость в соцсетях: доверие экранам вместо людей. Иллюзия контакта без риска.

Видео доступно по ссылке:
https://youtu.be/pG8VgcNnMY0

Уважаемые коллеги! Пару недель назад у меня стартовал он-лайн спецкурс по работе с феноменом эмоциональной зависимости. Этот курс я буду проводить в третий раз, имея достаточный опыт с ведении специализаций по зависимости вообще. В этот курс я собрал темы, которые не удается рассмотреть на курсе по зависимостям - бОльший акцент на теориях развития, психоаналитических представлениях о устройстве и работе психического аппарата, уровнях психического развития, набор на спецкурс закрыт, но появилась возможность принять участие в курсе в качестве слушателя, то есть, иметь доступ к лекционному материалу, описанию упражнение и обсуждению теоретических вопросов в чате. Вот краткое представление того, о чем на курсе пойдет речь.

Почему эта тема? Мы будем изучать общее представление о зависимости, но акцент — на эмоциональную зависимость. Я стал замечать, что проблема зависимости не только медицинская и не только клинические патологии вроде алкоголизма и наркомании. Это широкий феномен, встречающийся в разных сферах. На одном полюсе — клинические формы, на другом — поведенческие и эмоциональные зависимости. Паттерны зависимости могут проникать и в терапевтические отношения: иногда терапевт с клиентом выстраивает вроде бы терапевтические отношения, но по зависимому принципу. Мне стало интересно изучать этот феномен. Я написал книгу по работе с зависимым поведением. Сейчас бы её переписал, потому что в ходе курса информации стало больше. Мы будем фокусироваться на представлении о зависимости как о большом феномене, который проникает во все сферы жизни.

Я приготовил текст и попробую описать, чем мы будем заниматься. Я бы представил карту, а дальше будем углубляться.

Предлагаю рассматривать зависимость метафорически как птицу: два крыла и «тушка». Сначала про крылья.

Первое крыло — зависимость как клиническая проблематика, медицинская проблема, болезнь. Этот фокус важен: он очерчивает ранки, медицинская модель предлагает ясные и чёткие диагностические критерии. Нам важно в начале ответить: симптоматика — это ещё норма или уже патология? Если это патология, то с клиентом про это надо говорить, обращать внимание и формировать реалистичные цели терапии. Этого измерения мы коснёмся, нам важны критерии диагноза.

Второе крыло — зависимость как функциональное, защитное поведение. Зависимость — форма не очень удачной адаптации. В этом есть потенциал развития и ограничения. Нам важно понимать, какую функцию зависимость выполняет по отношению к клиенту. Как говорит Леонид Третья: нужно понять, что делает симптом, и попробовать сделать это без симптома. Значит, исследуем, что именно зависимость делает, от чего спасает и чем помогает. Тогда появляется направление мысли: что предложить взамен, как ответить на психический дефицит, который компенсируется зависимым поведением. Здесь мы не смотрим на зависимость как на болезнь, а как на провалившуюся попытку творческой адаптации. Если попытка провалилась — есть потенциал изменений. Это психотерапевтическое измерение, поле нашей работы как мастеров разговорной психотерапии.

Далее — «тушка», самая главная история. Это структурная проблема: зависимость как элемент патологической личностной организации. Мы будем опираться на психоаналитические концепции, особенно теории объектных отношений. Во многом — на работы Кернберга и терапию, фокусированную на переносе. Кернберг важен как специалист с «двойной идентичностью»: медицинской и психоаналитической. Он смотрит на зависимость как на проявление личностной патологии, личностной организации. Будем говорить о зависимом расстройстве и пограничной личностной организации.

Это наша главная тема: функционирование психического аппарата, работа мышления и нарушения функций мышления, которые приводят к необходимости обращаться к зависимому поведению, потому что иначе человек не может регулировать своё эмоциональное состояние.

В работе с зависимостью мы будем отвечать на вопросы:

* Что? Диагностика, исследование клинической картины: норма или патология.
* Почему? Откуда это берётся, что не хватает — это даёт мишени терапии: что именно делать.
* Как? Как поддерживается зависимое поведение здесь и сейчас: паттерн стал стабильным, автоматическим. Как он поддерживается? Здесь пригодятся гештальт-концепции, отвечающие на вопрос, как поддерживается невротическое поведение.
* Что делать? Терапевтические отношения с зависимыми клиентами, сложности и техники, которые оказывают именно психотерапевтическую поддержку. Иначе мы рискуем выстраивать отношения, поддерживающие зависимый паттерн.

Сегодня точно поговорим про функциональное измерение — какую функцию выполняет зависимость — и через эту призму отвечу: как это выглядит у здорового человека. Про «здоровеньких» будем отвечать несколько занятий. Сегодня начнём, к клинике — ответим окончательно.

Продолженине лекции в курсе. Про курс подробнее можно почитать здесь
https://2psy.getcourse.ru/addiction

А вы знали, что принцип «здесь и сейчас», на котором стоит весь гештальт-подход, родом вовсе не из XX века, а из средневекового мистицизма? Его духовный предок — новое благочестие, devotio moderna, движение монахов и мирян XIV–XV веков, которые вдруг решили, что Бог — это не гром с неба и не священный текст, а тихое дыхание в груди, дрожь пальцев на четках и свет свечи, падающий на страницу Писания.

Новое благочестие стало своего рода психотерапевтической революцией позднего Средневековья. Оно предлагало не просто верить, а наблюдать: замечать, как рождается мысль, как чувство проходит сквозь тело, как молитва становится не словами, а процессом присутствия. Бог перестал быть абстрактным объектом веры и стал событием, которое происходит — прямо сейчас. Этот поворот от догмы к живому опыту удивительно близок тому, что Фриц Перлз через шесть веков назовёт осознаванием. Там, где схоласты искали истину в тексте, практики нового благочестия искали её в переживании. Там, где психоанализ говорит о реконструкции прошлого (разумеется, в своей самой ранней версии), гештальт предлагает возвращение к моменту — к полю, где всё уже есть.

Фома Кемпийский, автор «Подражания Христу», писал: «Не внешнее чтение делает человека святым, а внутреннее внимание к себе». Это уже чистая феноменология: наблюдение без оценки, возвращение к непосредственному опыту. Для монаха XV века это называлось внутренним обращением к Богу, для терапевта XXI века — осознанностью контакта. В обоих случаях практика одна: быть внимательным к тому, что происходит — в теле, в эмоции, в слове, в паузе между словами. Там, где средневековый мистик видел след Божества, гештальт-терапевт видит феномен контакта. И там, и там — это попытка не убежать из настоящего, не спрятаться в объяснения, а остаться, выдержать присутствие.

Для гештальт-терапии «здесь и сейчас» — не техника, а способ бытия. Так же как и для нового благочестия вера была не системой взглядов, а актом живого присутствия. Монах, сосредоточенный на дыхании, и клиент, замечающий, как дрожит его голос, делают одно и то же: возвращаются к событию жизни. И если в Средние века этот жест называли молитвой сердца, то теперь мы говорим — осознанность, контакт, феноменологическое присутствие. Названия меняются, но суть остаётся: человек ищет путь обратно в опыт, туда, где «здесь и сейчас» — не лозунг, а форма существования.

Возможно, если бы Фриц Перлз родился в XV веке, он написал бы не "here and now", а что-нибудь вроде: «Господи, дай мне быть в этом дыхании до конца».
И монахи devotio moderna, наверное, кивнули бы ему в ответ: побудь с этим!

#гештальтживотворящий

Ну раз пошла такая пьянка, под тегом #полуночныйбред представлю еще один текстик

А вы знали, что гештальттерапевтическое пространство похоже на средневековую реплику Гроба Господня? Крошечные каменные часовни, разбросанные по Европе XIV–XV веков, были не просто попыткой повторить святыню. Это были "архитектурные тела переживания" — спроектированные так, чтобы человек мог не просто вспомнить о страданиях и воскресении, а пережить их заново, на своей земле, в своём теле. Радикальное здесь и сейчас.

Паломники, не имея возможности дойти до Иерусалима, входили в копии, как в собственную душу. Они проходили путь страстей Христовых шаг за шагом, телом ощущая камень, холод, запах масла и ладана. Это была не память о спасении, а его воплощение в настоящем. И если вслушаться, здесь — тот же импульс, что движет гештальт-терапией: вернуть событию жизнь, вытащить смысл из застывшей формы, позволить прошлому произойти снова, но уже в объятиях настоящего.

Терапевтический кабинет — это тоже реплика. Только не храма, а мира. Он построен из слов, пауз, акцентов и пунктуация, того, что говорится и того, о чем громко молчат. В нём — не точное воспроизведение, а живая аналогия: поле, где можно снова встретиться с собой, как паломник встречался с Богом — не в идее, а в проживании. И терапевт, как архитектор древней часовни, не воссоздаёт оригинал, а создаёт пространство, в котором возможно чудо присутствия.

Каждая гештальт-сессия — это маленький Иерусалим, возведённый внутри человеческой встречи. Здесь прошлое не препарируется, а воскресает; чувства не анализируются, а обретают плоть; слова становятся не объяснением, а выражением и воплощением. И в какой-то момент то, что было мёртвым воспоминанием, вдруг начинает жить еще один раз.

В Средние века паломник входил в каменное нутро реплики, чтобы вновь пройти через боль и очищение. Сегодня клиент садится в кресло, чтобы пройти тот же путь — не религиозный, а человеческий. В обоих случаях — речь о воскрешении: о том, как опыт оживает, если в него войти телом, чувством и словом.

И если бы где-то пересеклись мастер, строящий часовню в XV веке, и терапевт, ведущий сессию в XXI-м, они, пожалуй, узнали бы друг друга с первого взгляда. Один работал с камнем, другой — с более прочным материалом, который остается после того, как реальность разрушается - с ее репрезентацией. А значит, пока тебя помнят, все еще только начинается!

#гештальтживотворящий #перлзиаминь

ЗАПРОС В РАБОТЕ С ЗАВИСИМОСТЬЮ

Одна из сложностей в работе с зависимостью состоит в том, что клиент — в силу особенностей этого патологического состояния, например, снижения критичности и целой системы защитных, самоманипулятивных убеждений — часто не имеет представления о том, как обходиться с этим феноменом. Вместо исследования аддиктивного поведения он ставит своей задачей лишь снижение объёма его вредных последствий.
В таких случаях нам важно сфокусировать внимание на формировании терапевтического запроса и согласовании реалистичных терапевтических целей.

---

Традиционно можно выделить несколько этапов этого процесса.
На первом этапе клиент приносит жалобы, связанные с особенностями аддиктивного поведения.
Они могут звучать, например, так:

> «Я не могу остановить аддиктивную реализацию, хотя понимаю, что это мне вредит».

Эта жалоба может принимать разные формы — от более очевидных, связанных с употреблением химических веществ, до менее явных, построенных вокруг сложностей в отношениях:

> «От меня уходят партнёры», «Я чувствую себя никому не нужным», «Меня используют», «Я не доверяю людям» и так далее.

Акцент этих жалоб обычно сводится к тому, что клиент переживает себя жертвой непреодолимых обстоятельств и испытывает беспомощность перед ними. Здесь мы уже видим нарратив, отражающий трудности с тестированием реальности.

Поэтому терапевту необходимо двигаться дальше — от поверхностного феномена, построенного вокруг вторичной выгоды (мы помним, что зависимое поведение носит защитный характер), — к его смысловой структуре.
Однако перед этим шагом важно создать достаточно безопасное пространство, то есть валидировать страдание клиента и исследовать его феноменологию.

---

На следующем этапе нам важно описать проблему — ответить на вопросы: что происходит и как именно.
Для начала подробно описывается повторяющийся паттерн поведения и участие в нём клиента.
Иными словами, мы пробуем совершить движение от шизо-параноидной позиции («Меня бросают») к депрессивной («Кажется, я сам активно организую этот процесс... Интересно, зачем?»).

Здесь открывается возможность для ревизии наших теоретических оптик. Например, можно рассматривать ситуацию с точки зрения сепарационной тревоги — «Какую инфантильную потребность я безуспешно пытаюсь реализовать в повторяющихся отношениях?» — или анализировать, как воспроизводятся аффективные диады внутренних объектных отношений и механизмы защиты против них.

Формулировка проблемы, на мой взгляд, позволяет описать нерепрезентированный опыт — трудный, переполняющий аффект, избегание которого формирует зависимый паттерн.
Проблема может быть выражена и через отсутствующую психическую способность, например: «Мне трудно встречаться с одиночеством».

---

Подробное и ясное описание проблемы позволяет перейти к следующему этапу — формированию запроса и терапевтических целей.
Желательно, чтобы запрос был сформулирован не как позитивное ожидание («Хочу научиться играть на скрипке»), а как реалистичная задача, имеющая этапы реализации и возможность отслеживать изменения.

Запрос формулируется совместно: терапевт описывает возможные задачи и способы их достижения, а клиент соглашается или уточняет сложные места.
Точная формулировка запроса позволяет возвращаться к нему «в минуту жизни роковую» — и оценивать пройденный путь относительно этих базовых координат.

Запрос может звучать, например, так:

> «Мы будем работать над тем, чтобы вы могли замечать и выдерживать противоречивые чувства — любовь и злость — к одному и тому же человеку».
> Или:
> «Мы будем исследовать, как в отношениях между нами воспроизводится ваша тревога быть отвергнутым, и как вы её переживаете».

---

Если жалоба является индивидуальным продуктом повторяющегося клиентского опыта, то запрос рождается в интерсубъективном взаимодействии между клиентом и терапевтом.
Формулировка запроса позволяет утвердить цели, отражающие нормальное функционирование психического аппарата:

— освоение аффективной регуляции,
— интеграция амбивалентного опыта,
— формирование надёжного тестирования реальности,
— развитие способности осознавать собственные мотивы и мотивы поведения другого.

Итак, запрос — это место встречи, где нехватка клиента встречается с компетенциями терапевта и его контейнирующей функцией.

---

Обо всем этом и не только - в курсе по эмоциональной зависимости, ссылка вотhttps://2psy.online/addiction

#эмоциональнаязависимость #терапевтическиеотношения

Одна мысль со спецкурса по работе с эмоциональной зависимостью. Представим перед собой некоего субъекта вместе с объектом своей аддикции. У нас может быть несколько векторов размышлений.

Во-первых, можно думать, почему выбирается именно этот объект. Какая цель и источник влечения к нему? Тень какой бессознательной фантазии на него падает? Из какой инфантильной потребности и вида сепарационной травмы вырастает? То есть, в этом сюжете мы задаемся вопросм о природе желания - ускользающего и неуловимого, но оставляющего свои следы на том, что дарит надежду на его окончательное схватывание.

Во-вторых, мы можем рассматривать ситуацию, при которой объект желания вдруг оказывается недостижимым. То есть, исчезнувшим из психической рельности, как будто вместе с белой простыне пропадает спроецированное на нее изображение. Объект желания первичен по отношению к самому желанию - кажется, что мы сначала испытываем потребность, а потом находим объект, к которому желание устремляется. На самом деле объект появляется для того, чтобы мы поняли, чего именно желаем.

Более того, one loves ultimately one’s desires, not the thing desired - желание важнее своего объекта. Таким образом, субъект сталкивается не с потерей объекта и не с пустотой, возникающей на месте его отсутствия - хотя здесь мы можем спекулировать о провале символической функции, отвечающей за инвестицию присвоения, а не присутствия - а с нехваткой знания о себе. С той самой нехваткой, которая сопровождается появлением тревоги - единственного аффекта, который не врет.

Другими словами, страшна не абстиненция, то есть потеря. сама по себе, а то, что она опять указывает на неисключаемый разрыв между символическим и несимволизируемым. Фрейд говорил - мы находим в реальности только то, что уже находится в нашем внутреннем мире. Но также можно сказать - мы теряем только то, чем никогда не обладали.

#эмоциональнаязависимость #опятьчиталлакана #непейматенаночь #абстиненция #символизация

Доброе утро!!
Кто сегодня сырок тревожный, тот я!

Вот небольшой фрагмент эфира про тревогу
https://youtu.be/kLHzvpZOAd4

А это транскрипт собственно эфира, главные мысли
Писал ИИ, но идеи мои... хотя сказать, что мысли принадлежат мне это как утверждать, что пломбир владеет вафельным стаканчиком

Тревога: сигнал, функция, отношение

В терапии тревога — не враг. Это встроенная функция психического аппарата: она подсвечивает место расхождения между реальностью и моей способностью её переварить. С ней не воюют — с ней разговаривают.

1) Тревога как мобилизация и как сбой

На бытовом уровне тревога — реакция на неопределённость. Нет сценария → растёт напряжение → организм мобилизуется, чтобы сориентироваться. Польза заканчивается там, где количество переходит в качество: тревога начинает дезорганизовывать (избегание руля, изоляция, обострённый контроль, бессонница, «жвачка мыслей»).

Критерии проблемной тревоги:

* устойчивая субъективная мучительность;
* нарушение социального или профессионального функционирования;
* переход к вредным способам совладания (алкоголь, тотальный контроль партнёра, компульсивная проверка и т. п.).

2) Карта представлений: я — другой — ситуация

Эмоции рождены не событиями, а интерпретациями. Чтобы снизить «белый шум», проясняем три репрезентации:
я — что я о себе думаю в этой сцене (способен или нет),
другой — кто он во мне (поддержка, судья, поглотитель),
ситуация — насколько она для меня реально опасна.

Чем яснее границы этой «бреши», тем легче переводить тревогу в объектный страх: «Я боюсь вот этого» вместо «мне просто тревожно».

3) Две дороги помощи: психиатрия и психотерапия

Психиатрическая оптика. Тревога как нарушение регуляции (серотонинергическая, дофаминовая, ГАМК-система). Медикаменты снижают интенсивность, возвращают способность думать, чувствовать, различать. Это не «вместо», это часто окно для психотерапии.

Психотерапевтическая оптика. Вопрос меняется с «как убрать» на «что это значит». Мы проясняем функцию тревоги и её контекст: где «прорвало» — в отношениях, в самооценке, в переживании границ, в сепарации?

4) Психоаналитические линии

Фрейд. Ранняя линия — тревога как накопление неразряжённой либидинозной энергии. Более зрелая — тревога как сигнал вытесненного: когда неприемлемое (уязвимость, агрессия, зависимость) подступает к осознанию, психика «звенит» тревогой, чтобы снова это оттолкнуть.

Объектные отношения (Кляйн).
Две базовые формы:

* параноидно-шизоидная тревога — про угрозу распада и уничтожения, страх поглощения или нападения;
* депрессивная тревога — про сохранение связи, вину и репарацию («мог ранить, хочу восстановить»).
Жизнь — маятник между ними: кризис «срывает» в параноидную тревогу; устойчивость возвращает в депрессивную, где есть печаль, но есть и опора.

Лакан.
Тревога — не пустота, а избыток реального: на сцену выходит часть истины обо мне, ещё не оформленная в символы. В этот момент ломаются привычные идентичности и сценарии. Задача — выдержать встречу, чтобы дать этому слова и форму.

5) Отношения: когда тревога живёт на двоих

Контроль («отпишись», «где ты?»), ревизии, тотальные правила — попытка лечить внутреннюю тревогу через внешнее управление другим. Коротко успокаивает, но разрушает связь. Рабочий ход — разворачивать фокус от исправления партнёра к исследованию собственной сепарационной тревоги: чего я боюсь в раздельности, что со мной, когда ты не отвечаешь?

6) Родительская тревога: контейнировать, не поглощать

Худшее — игнорировать аффекты ребёнка или гасить их своей тревогой. Лучшее — присутствовать и контейнировать: помогать преобразовывать интенсивный аффект в переживание, смысл, слова. Важно не скатиться в гиперопеку: поддержка не равна лишению ребёнка возможности самому справляться.

Грань простая: если я снижаю свою тревогу за счёт контроля ребёнка — это гиперопека. Если я снижаю ребёнку непереносимость аффекта своей устойчивостью — это контейнирование.

7) Практические опоры

Назови объект. Переводи «мне тревожно» в «я боюсь вот этого конкретно».
Калибруй риск. Разводи реальные угрозы и фантазии: что факт, а что допредставлено.
Проверь три репрезентации. Я — Другой — Ситуация: где перегиб.
Откажись от костылей контроля. Замени управление другим на разговор о своей сепарации и границах.
Дозируй интенсивность. Если «заливает» — фармакологическая поддержка допустима как окно для работы.
Оставайся любопытным. Любопытство к внутреннему — лучшая противоположность тотальной уверенности и панике.

😍 Итог

Тревога — это навигация. Она показывает место нехватки — смысла, символизации, опоры или границ. Её задача — привести нас к встрече с собой и с другим, а наша — перевести эту встречу в слова и отношения.

#тревога #терапевтическиеотношения #клиника

Предлагаю вашему вниманию конспект занятия курса по эмоциональной зависимости, на котором мы даём определение понятию и закладываем основания для дальнейшей клинической диагностики.

Сегодня продолжаем обсуждать, как мы понимаем феномен зависимости. Мы можем рассматривать его как функциональную попытку адаптации к сложному опыту — и как патологический процесс. Медицинская модель иногда чрезмерно объективирует, но она подсвечивает важные аспекты: клиническую картину, причины и патогенетические механизмы. Эти опоры применимы и к эмоциональной зависимости, хотя такого диагноза формально не существует — это скорее психологически описываемый феномен.

Нам важно уметь диагностировать: перед нами эмоциональная зависимость или нормальная взаимозависимость. Это первая задача. Дальше — понимание причин и механизмов поддержания.

Сегодня сфокусируемся на клинической картине и двух «ветках» диагностики:
1. понимание внутренней логики феномена (исторически так развивалась психиатрическая диагностика);
2. операционалистический подход (как в МКБ-11), где мы опираемся на внешние признаки.

Попробуем их объединить.

Начнём с определения и короткой истории термина. Эмоциональная зависимость разворачивается в межличностных отношениях и означает зависимость эмоционального благополучия от качества отношений со значимым другим. Важно отличать её от здоровой взаимозависимости.

В здоровой взаимозависимости каждый участник отношений — это отдельный субъект, способный договариваться, выдерживать разочарование от несовпадения, принимать и уважать автономию партнёра, а также быть способным к эмоциональной саморегуляции.

В эмоциональной зависимости партнёр переживается не как субъект, а как вынесенная наружу отсутствующая «психическая функция», которая должна закрывать имеющуюся потребность. Если этого не происходит, зависимому становится настолько плохо, что он перестаёт договариваться и начинает требовать — прямо или через манипуляции, пассивную агрессию или аутоагрессию.

В терминах теории объектных отношений это отношения с частичным объектом: требуется только определённая функция — успокаивать, структурировать время, снимать тревогу; при этом игнорируется субъективность как таковая. Требуемая функция или феномен воспринимается отдельно от своего носителя.

На ранних стадиях психического развития это необходимо, чтобы в психическом пространстве противоречивые качества объекта могли храниться отдельно друг от друга. Можно сказать, что феномены зависимости включают в себя следы незавершённых стадий психического развития.

Здоровые отношения построены с учётом интерсубъективности: я признаю свою нуждаемость и одновременно учитываю другого как отдельного субъекта. То есть оба участника формируют совместное переживание реальности, где каждый воспринимает себя через отклик другого. Интерсубъективность — это признание взаимного влияния и уязвимости к влиянию другого.

В эмоциональной зависимости эта перспектива не появляется: отдельность другого переживается как источник сложного, «сырого» аффективного опыта, поэтому для того чтобы успокоиться, необходимо отрегулировать способ его присутствия. Можно сказать и так: мои собственные переживания воспринимаются как объективные характеристики партнёра, который видится отвергающим, холодным или нападающим.

Отсюда возникает типичная позиция подчинённости по отношению к объекту зависимости и стремление выстроить гарантированно надёжные и предсказуемые отношения. Тема обсессивного контроля становится ведущим способом взаимодействия.

Цена надёжности — жертва автономии и ценностей, сужение диапазона эмоциональной проявленности (ретрофлексия: «мне нельзя злиться / заявлять желания»), концентрация на объекте и попытка регулировать себя «через объект» (например: «Пиши каждый час; если не пишет — тревога растёт»). Это приводит к комплементарным динамикам в парах — сочетаниям избегающих и поглощающих способов регулирования дистанции.

Исторически термин «эмоциональная зависимость» близок к понятию «созависимости» (codependence) из сообщества АА: моё состояние зависит от того, трезв ли другой; вопрос «уйти» не стоит — стоит вопрос «как сделать, чтобы он стал трезвым», и я «опьяняюсь» его периодической трезвостью как своим достижением.

Здесь важен системный характер этого расстройства: возвращение зависимого из реабилитации в прежнюю семейную среду нередко сопровождается рецидивом, потому что сама семейная система поддерживает зависимый паттерн — на уровне явного лозунга «хочу, чтобы ты не пил» и скрытой выгоды «мне нужно, чтобы ты пил», так как это сохраняет мой спасательский способ организации жизни.

Близкий феномен — ВДА (взрослые дети алкоголиков): развивается специфический способ обращения с психикой — игнорирование собственных потребностей и тонкая настройка на состояние другого, чтобы «контролировать» и предотвращать худшее.

Рабочее определение: что мы понимаем, говоря об эмоциональной зависимости:
- зависимость эмоционального состояния от присутствия или функции другого;
- необходимость поддерживать отношения стабильными и предсказуемыми ценой самопожертвования и игнорирования автономии;
- инвестиция в присутствие, а не в присвоение.

Парадокс эмоциональной зависимости: сколько бы я ни держал объект рядом, его функции не присваиваются; и если объект уходит — на его месте остаётся психическая брешь, сепарационная рана.

Терапевтические отношения нацелены на обратное — на присвоение (интроекцию) заботящейся, контейнирующей функции за счёт переживания, понимания и трансформации, а не за счёт регрессии к инфантильным потребностям и желанию удовлетворить их напрямую.

В следующий раз поговорим о современных критериях эмоциональной зависимости на основании DSM и МКБ.

#зависимость #терапевтическиеотношения #клиника

Вся информация о курсе и условиях участия: https://2psy.online/addiction